В бой, хоть свинца его очи мутней,

      С tussis^[61] вступал он.

Просят: «Учитель, пора отдохнуть!»

      (По два — над бездной!

Узкой тропою идет наш прощальный путь.)

      Все бесполезно.

Снова к занятьям и книгам своим.

      С жаром дракона

Он (той священной жаждой томим)

      Пил из флакона.

О, если жизнь нашу в круг замкнем

      Жалкой торговли,

Жадно гоняясь за быстрым рублем,

      Что в этой ловле?

Он же на бога ту тяжесть взвалил

      (Гордого ношей!),

Сделают пусть небеса, так он решил,

      Землю хорошей.

Разве не им был прославлен ум,

      Вся его сила?

Не пожелал он тратить жизнь наобум,

      Точно кутила!

Он рисковал всей жизнью своей всегда:

      Смерть иль удача!

«Смерти доверишься ты?» Ответил: «Да,

      Жизнь не оплачу!»

Медленно карлики здесь идут вперед:

      Спорится дело.

Гордый, быть может, у самой цели умрет,

      Жив неумело.

Карлик до сотни дойдет, — копит он

      По единице.

Гордый, что целится в миллион,

      Сотни лишится.

Карлику, кроме земли, ничего

      В мире не надо!

Гордый от господа, и лишь от него

      Жаждет награды.

Смертью, его не убившей едва,

      Весь изувечен,

Он и в бреду все бормотал слова

      Греческой речи,

Oun разъяснив, предлогом epi овладев,

      Дал он доктрину

Даже энклитики De, омертвев

      Наполовину.

Здесь, на вершине, он покой обретет.

      Слава вершинам,

Вам, честолюбцы пернатых пород,

      Стаям стрижиным!

Пик одинокий! Мы на села взглянем опять,

      Весело там им.

Только учитель решил не Жить, а Знать.

      Спи же над нами!

Здесь метеоры летят, зреет гроза,

      Падают тучи,

Звезды играют! Да хлынет роса

      В час неминучий.

Здесь, дерзновенный, где кличут стрижи,

      Прямо под твердью,

Выше, чем мир уверяет, лежи,

Скованный смертью.

Перевод М.Гутнера

Любовник Порфирии

Под вечер дождь пошел сильней,

И ветер стал свирепей дуть:

Он злобно рвал листву с ветвей,

Старался пруд расколыхнуть;

И страхом сдавливало грудь.

Я вслушивался трепеща,

Как вдруг — из тьмы — скользнула в дом

Порфирия; не сняв плаща

(Вода текла с нее ручьем),

На корточках пред очагом

Присела, угли вороша —

И, лишь пошла струя тепла,

Шаль развязала не спеша

Перчатки, капор, плащ сняла.

Глядел я молча из угла.

Она шепнула: «Дорогой!» —

И села рядом на скамью,

И нежно обвила рукой

Мне плечи: «Я тебя люблю!» —

И бледную щеку мою

Склонила на плечо к себе,

Шатром льняных волос укрыв…

О, не способная в борьбе

Решиться с прошлым на разрыв,

Ради меня весь мир забыв!

Но и средь бала захлестнет

Вдруг сострадание к тому,

Кто ждет ее, скорбя; — и вот

К возлюбленному своему

Она пришла сквозь дождь и тьму.

Не скрою, я торжествовал;

Я ей в глаза глядел как Рок,

Блаженно, молча… Я решал,

Как быть мне — и решить не мог.

Прекрасный, бледный мой цветок,

Порфирия!.. Восторг мог рос,

Как вал морской. И я решил,

Как быть; кольцом ее волос

Я горло тонкое обвил

Три раза — и рывком сдавил.

Она, не мучась, умерла —

Клянусь! Как розовый бутон,

В котором прячется пчела,

Я веки ей раскрыл. Сквозь сон

Сиял в них синий небосклон.

Тогда ослабил я кольцо

Волос, сдавивших шею ей,

И в мертвое ее лицо

Вгляделся ближе и нежней:

Порфирия была моей!

Склонившись к другу на плечо,

Она казалась весела

И безмятежна — как еще