Колебался ниже, выше занавес в оконной нише,
В шелк пурпурный обрамляя неподвижный этот лик;
Там, вдали, катились волны, непрерывным плеском полны,
И луна на подоконник заронила светлый блик.
Молвил он: «Виденье дамы, стой среди оконной рамы!
Да, я вижу, вижу ясно этот дивный, сладкий сон!
Вот чело, что дышит властью, вот уста, что полны страстью,
Что, как лук, кидают стрелы, и изогнуты, как он!»
А она, с улыбкой кроткой, тихой, плавною походкой
Всё скользила, приближалась, чуть одеждой шевеля;
Руки белые с мольбою протянула пред собою
И в лицо ему глядела, о прощении моля.
Молвил: «Сплю, открывши вежды; тихим шелестом одежды,
Или вздохом, иль движеньем, о молю, не разбуди!
Джеральдин, не подходи же! хоть во сне тебя я вижу,
Но не выдержит блаженства сердце и замрет в груди!»
Улыбалась, как сквозь грезы, но в очах сверкали слезы, —
И раздался нежный голос, будто ласкою звеня:
«Так ты любишь в самом деле? в целом мире, неужели,
О Бертрам, для сердца барда нет достойнее меня?»
Молвил: «Грезить бы навеки, как стремятся вечно реки,
Как в тени зеленой волны к морю мчатся и сейчас!
Так, о дивное блаженство! о виденье совершенства!
Жизнь моя б катилась к смерти, с чудным сном не разлучась!»
Улыбалась, как сквозь грезы, но в очах сверкали слезы
И струились по ланитам, где румянец вспыхнул вновь;
Взяв его за обе руки и смиряя сердца муки,
Говорила: «Я — виденье — дам тебе свою любовь!»
Он — в сознаньи сладком плена, — перед ней склонил колена,
А она ему шепнула: «Я исполню свой обет;
Ты богат — в дарах природных, знатен — в мыслях благородных,
А что скромен по рожденью — так печали в этом нет!»
Перевод М. Трубецкой
Caroline Oliphant the Younger (1807–1831)
On Reading Lord Byron’s “Childe Harold”
Naturalist of mind! Thy bark sailed far,
A voyage of discovery o’er the waste
Of Life’s wide sea; and not to be deceived
By its bright surface, and its dancing waves
Smiling in sunshine, thou didst dive beneath
Searching its hidden caves, and see
Innumerable creeping things, that dwelt
From others’ sight concealed, and with the line
Which Reason gave thee, didst attempt to sound
Immeasurable depths, examine all
The rocky grottos where the Genii sleep,
And gathering thence a tuneful shell, did’st pour
A melancholy blast, that strangely jarr’d
With the light music of the Gondolier.
In fancied safety, sailing o’er the flood,
Many have chanted ocean’s loveliness,
Drawn fairy castles on her waves, whose swell
Prolonged the colonnade of wreathed shafts,
And tinged them with a deeper hue. Fair spell!
How many a wand’rer hath been lured by it,
Watching the changes wrought, and hath forgot
Morgana’s sumptuous hall was not his home.
Not such thy flatt’ring picture; — thou didst fling
The slime upon the surface, troubling all
The sea-nymph’s palace; but thou didst not show
Where the lone voyager might rest in peace
The stormy hours of night. Thou brought’st some spoils
From ocean’s tesselated pavement-wrecks
Of human happiness, Affection’s freight,
Her gold and ivory from the barren rocks,
With spicy treasures which no price could pay;
And with them specimens of coral broke
From the hard reefs, on which thy bark had struck.
Some child of waters, some fair lotus-wreath
Thy hand hath gather’d as it floated by;
And passing melody of mermaid’s song
Thine ear hath caught; but from the foam arising
Thy tale was of the whirlpool and the brine,
The bitterness of waters that had whelm’d thy soul.
Poor mariner! thou didst o’erlook the chief
Of all the wonders of the deep. Hadst thou
In that vast search, ransacking all her caverns, —
Hadst thou but seen the Pearl of price that shone
Pure, midst those turbid waters, thou hadst sung
A joyous strain, and with a worthier freight
Than seaweed torn from sunken rocks, hadst steer’d
In safety for “The Islands of the Blest”.
Not as thy records tell: they only prove
Ocean for thee had gulfs, but held no Gem.
Кэролайн Олифант-младшая (1807–1831)
По прочтении Байронова «Чайльд-Гарольда»
Естествоиспытатель душ! Твой чёлн
По морю Жизни в плаванье пустился
Широкому; и, не обманут им,
