Вотще является мне светлый вид Авроры,

Вотще сам Феб лиет мне блеск своих лучей;

Вотще мне слышатся согласны птичек хоры,

Вотще зеленую одежду зрю полей!

Другие звуки мне потребны к услажденью,

Других предметов я для глаз моих ищу;

Не вижу способов себе я к облегченью,

Средь радостей весны томлюся и грущу.

Улыбка утрення Природу оживляет

И смертным новый день забавы обещает,

Поля им платят дань обильную свою.

Пернаты жители чрез пение согласно

Любовны жалобы свои твердят всечасно,

А я один в тоске напрасно слезы лью!

Перевод П.И. Голенищева-Кутузова

Элегия, написанная на сельском кладбище

Бьет колокол к вечерне однотонный,

Стекает стадо медленно с холма,

Покинул поле пахарь утомленный —

И двое нас осталось — я и тьма…

Туманный мрак окрестность поглощает,

Торжественным покоем мир объят —

И только жук с жужжаньем пролетает,

Да колокольцы сонные гремят.

И лишь сова из древнего жилища,

Вотще ища управы у луны

На вторгшегося ночью на кладбище,

Посетует средь мертвой тишины.

Стоит окрест безмолвие такое,

Что на душу нисходит благодать,

И о блаженстве вечного покоя

Не устают надгробия шептать.

Здесь вязы кряжисты и тисы древни,

Укрыты дерном холмики земли,

Где в тесных кельях праотцы деревни

Себе навек пристанище нашли.

Ни утреннего ветра дуновенье,

Ни ласточка, вспорхнувшая с гнезда,

Ни петуха заливистое пенье

Их не пробудят больше никогда.

С работы в дом они не возвратятся,

Жена не разожжет для них очаг,

И дети к ним не выбегут ласкаться,

Ища любви в отеческих очах.

Серпу покорно уступала нива,

На пашне плуг пластам повелевал;

Как борозду вели они счастливо!

Как лес под их ударами стенал!

Пусть честолюбье не глядит брезгливо

На скромный жребий и полезный труд,

И пусть гордыня не вершит спесиво

Над ними свой несправедливый суд.

На меч, на древний род и на отличья,

На золото — напрасно уповать!

Достигший королевского величья —

И тот не сможет гроба миновать!

Надменные, не презирайте слепо

Тех, чьи надгробья скромны и малы,

Кому не ставят мраморного склепа,

Где выбиты почившему хвалы.

Иль памятник и амфора резная

Способны нам утрату возместить?

И разве в силах надпись гробовая

Глухое ухо смерти улестить?

Быть может, под плитою сей без славы

Истлело сердце, рвавшееся в бой,

А может, длань, достойная державы

Иль прикасанья к лире золотой.

Но Книга Знаний им не отворила

Накопленных сокровищ тайники,

А нищета порывы их гасила

И зажимала помыслы в тиски.

Вот так в морях жемчужины блистают,

Но этот свет не разрывает тьму;

И так цветы свой нектар изливают,

Не подарив ни капли никому!

Быть может, сельский Хэмпден несогбенный

Под вязами обрел последний кров,

Иль Кромвель, кровию необагренный,

Иль Мильтон, не оставивший стихов.

Приказывать сановному собранью,

Вступать, шутя, в смертельную борьбу,

Щедроты рассыпать бездумной дланью,

В глазах страны читать свою судьбу —

Им не дал Бог; но мерою одною

Отмерив добродетель и порок,

Он запретил глумиться над нуждою,

Плести интриг предательский клубок,

Таить нарыв во тьме души растленной,

Забыв, что значат совесть, стыд и срам,

И подле трона роскоши надменной

Курить священной музы фимиам.

Вдали толпы, безумьем одержимой,

Их здравый смысл от крайностей берег —

В юдоли сей стопой неутомимой

Брели они тишайшей из дорог.

Над прахом их свершиться поруганью

Нехитрые надгробья не дают,