А следом Спенсер, пылкий человек,

Он сказкой тешил варварский свой век,

Век бескультурный всё еще, в рассказе

Куда б ни мчался на крылах фантазий

Сквозь глушь и топь, где множество чудес,

В драконье логово, в волшебный лес.

Но мистика, что всех пленяла прежде,

Днесь по душе лишь детям да невежде;

Где аллегории сплелись в клубок,

Увы, там дух морали неглубок.

Издалека глядим, все дивно нам:

Оружье, кони, поединки там,

Учтивость рыцарей, пригожесть дам,

А всмотримся: безжизненный мираж,

И тут же растворяется пейзаж.

Великий Каули (могучий гений)

Блистает остроумием творений,

Но слишком он читателя гнетет,

А был бы слаще, меньше будь острот.

Не успевает поразиться глаз

Одной причуде, как другая враз

Встает — так Млечный Путь бело сияет

И светом небеса переполняет;

В отдельности не блещут звезды там,

Лишь в общий свет сливаться их лучам.

Прости, великий, сам не без греха,

Браню красоты твоего стиха,

Вина твоя в избытке остроумья,

Но им не восторгаться нам — безумье.

Чью музу могут вдохновлять намеки,

Как не твою? что Пиндар ты высокий,

Тот Пиндар, слог которого таков,

Что подражатель будет бестолков,

Благодаря тебе парит и днесь он,

Став более возвышен и чудесен^[27].

Блистательный, ты, не подвластный злу,

Стяжал прелата звучного хвалу:

Блистательный, ты славу заслужил

Своим стихом и тем, что Спрат сложил^[28].

А следующий Мильтон величавый,

Небесной, не земной взалкавший славы,

Не грубого героя он воспел,

И тесен был ему земной предел.

Гляди, гляди, как воспаряет ввысь,

А смертный дол ничто ему, кажись,

Его предмет вселенская крамола

И битва у Господнего престола.

Перо его о нам незримом пишет,

Чеканен каждый стих, величьем дышит,

Он смелостью пленяет разум мой

И выше лучшей критики самой.

Восторг и ужас нас гнетут как иго,

Когда встают полки Архистратига,

Великого Мессии взвеян стяг

И грохот колесниц в его стихах!

Колеса медные, грома страшны,

Читатели войной оглушены!

И стынет кровь, и страх берет меня,

Как серафимов зрю в клубах огня;

Когда же я, от бездны убегая,

Красой любуюсь первозданной Рая,

Как чувство выразить словам моим

Перед виденьем сладостным таким?

О, если б он пера не осквернял,

Мятежников лихих не обелял,

Труды другие славили б мы тоже,

Однако, их оправдывать негоже:

Хоть безмятежна и чиста волна,

Скрывает всё же муть и мерзость дна^[29].

Но, Муза, ты на лад настройся нежный,

Пусть будет стих мой гладкий и прилежный,

Уоллеру галантному пора

Воздать хвалу мне силою пера.

Чаруют нас воспетые им дамы,

Желанью покоряемся тогда мы,

Так разжигаешь ты, Уоллер, нас

Явленьем Сахариссиных прикрас^[30].

Изящный бард, своим напевом льстивым

Ты можешь блеск придать и нечестивым,

Явить невинным Кромвеля сумел

И бурю, взявшую его, воспел.

Чуть позже пел бы ты в подобном тоне,

Нассау б видел на британском троне^[31],

Его триумф тебя бы окрылил,

И был бы благороднее твой пыл.

Мы видим сцены смерти, ужас бойни

И алые от крови воды в Бойне^[32].

Когда Марии^[33] прелести поешь

В стихах и гладких и приятных сплошь,

Сей образ, вдохновеньем осиянный,

Величественней, мнится, Глорианы^[34].

Роскоммона ль забыть, что дать нам смог

Возвышенной поэзии урок,

Те правила, каким, как ни трудны,

Поэт и критик следовать должны?

А Денема, что звучным пел глаголом?

Холм Купера господствует над долом!

Но вот искусный Драйден, и в годах

Пленителен, состарившись в трудах.

Великий Драйден следом, сей певец,

Изящества нам давший образец

В трагедии, в комедии ли гибкой

Слезами управляет и улыбкой,

Героика его наш дух живит,

Зато сатира острая язвит.

Он не сорит безвкусными стихами,

Все платья носит, что любимы нами.