А это единение возносит на вершину: здесь архетипичен образ возвышенностей, где обитают громовержцы: в природе горы задерживают тучи, вызывая дожди и грозы. При всех призрачных облаках общественного сознания человеку приятно пребывать на вершинах социального мировоззрения, так как с них так или иначе открывается вид на красоту мира (к сожалению, на недостатки тоже, недаром Стрелец – самый критичный из знаков).

В мифологии с восхождением на гору ассоциируется контакт с богами и обретение истины: священные горы, мыслимые осью и центром мира, расположены по всей Земле. Гора на иконе Троицы – символ Святого Духа. Для вавилонян существовала центральная «гора стран», объединявшая различные территории между собой, и Небо с Землей, – которую копировали их зиккураты. Зиккурат представлял космическую Гору: его семь этажей имитировали семь планетарных небес. Подобные искусственные горы в виде храмов-пирамид строили индусы и американские индейцы.

Царь богов заведует религией как первым оформленным мировоззрением. Неслучайно родство слов «молитва», «молния» и «молот» (символ грома и частый атрибут Громовержца, как и каменный топор), восходящее к индоевропейскому корню melg- «размельчать» и связанное с образом дождя.

В целом бог дождя выступает лишь как проводник анархичной и непредсказуемой воли Неба, рассмотренной под углом зрения практических нужд людей (предыдущей мифологемы Сатурна). Но при взгляде снизу царь богов сам начинает мыслиться источником власти. Подобно этому мы до сих пор попадаем в иллюзию власти общества над нами (его структур и языка), когда устремлены к земным человеческим целям – хотя оно является лишь призмой, фокусирующей безразличный к людям небесный свет мысли.

Символом дождя были вертикальные или горизонтальные параллельные линии – от них происходит всем знакомый знак Водолея, относящегося к древнему богу Неба. Молитву, обращенную к небесам, обозначали линии дождя под полукругом небосвода – знак, походящий на гребешок. Сам дождь подобен волосам, что, возможно, положило начало древнему обычаю закрывать волосы, особенно длинные волосы женщин – как священное подобие высшему из богов: чтобы без нужды не привлекать к себе грозное внимание бога грозы (в Библии она воплощает божий гнев – хотя большинство ленинградцев, думаю, душевно любят грозы, оживляющие монотонность нашей погоды). И в народных поверьях расчесывание волос часто соотносится с появлением грозы или бури.

Громовержец сражается с силами Хаоса, организуя мир, как Мардук с Тиамат. И главный индоевропейский миф повествует о битве Громовержца со Змеем, богом нижнего мира, который заведует скрытыми под землей богатствами и похищает коров, не давая их молоку пролиться на землю (образ засухи). Громовержец отвоевывает коров и поит землю плодородным дождем. Аналогично в индийском мифе змей Вритра запруживает течение рек, а громовержец Индра разрубает его на части, давая свободу жизненным потокам.

Центральная мистерия индоевропейской мифологии – сражение громовержца со змеем – в более новом религиозном варианте предстает как битва добра со злом.

А в современном – как идеологический конфликт (коллективный разум пробуждает сознание людей исправлять недостатки социума).

Представление об организации пространства выражается в образе четырех сторон света (так, у индейского Тлалока четыре кувшина с дождем, для прибалтов Перкунасов четверо – восточный, западный, южный и северный, про славянского Перуна говорится «Перун есть мног»). Четыре стороны света соотносятся с понятием четырех стихий – первоначал, из которых создан мир. Это мифологическое представление сохранилось в средневековой алхимии, утверждающей, что философский камень содержит в себе четыре элемента, будучи по своему строению подобен Космосу. Астрология связала стихии с четырьмя характерами, самое древнее понятие о которых мы находим в образах четырех ветров, а более близкое нам – в кантовском представлении о четырех темпераментах.

Организующая власть бога-царя также соотносится с образом дерева (куда попадает молния и которое вершиной касается Неба).

Образ Мирового древа как связи неба и земли – первая модель мироздания.

Второй такой моделью становится город. «Город – связь земли и неба», – начертано в шумерской таблице[3]. Города, и в особенности столицы, строились в виде прямоугольника/квадрата с крестообразно пересекающимися главными улицами или круга с крестом посередине, что символизировало небосвод и охват четырех направлений. Квадратны Вавилон, столица ацтеков Теночтитлан и города средневекового Китая. Вавилон: «bab-alani», название которого означает «врата богов», строится на месте «bab-Apsu» – «врат Хаоса»: изначальных вод океана. Сегодня образ организации пространства в модель Вселенной, связующей мир небесный и мир земной, сохраняют храмы.

Еще один характерный мировой символ громовержца – орел. Образ птицы олицетворяет Небо по ассоциации с высотой, и наше слово «орел» восходит к общему, ностратическому корню horae – «возвышаться», звучащему в имени египетского Гора с головой сокола. Иногда громовержец и орел сливаются в единый образ громовой птицы (североамериканский Маниту: он сотворил мир и сражается с силами зла). Сегодня образ орла, часто со стрелами в лапах, на гербах многих государств. Популярный в Европе двуглавый орел символизирует союз церковной и светской власти, воплощаемой архетипом царя-жреца. И здесь можно вернуться к представлению о высоте коллективного разума, с полета которого становится видна мудрость мироустройства.

Все чаще в кинематографе появляется образ духов умерших, вступающих в контакт с людьми. Эти тени, вселяющиеся в тело, в позитиве можно трактовать как образ духа как такового: согласно религиозным представлениям, вполне независимого от тела – и обычно поддерживающего человека незаметно, но обнаруживающего себя при болезни и патологии. Эти образы говорят о настоятельном желании современного мира переменить представления о смерти как окончательном приговоре, за которым следует разрушение тела, души и ума. Религиозные представления не удовлетворяют разогнавшейся динамики современного мышления. И невидимый мир предстает уже не в образе чертей, мучающих душу, заставляя ее отделиться от тела, но в образе инопланетян, ставящих опыты над людьми, чтобы получить от них все более генетически совершенных детей.

В мифологии есть два образа смерти: физическая смерть как окончательная завершенность, свершение судьбы. И смерть как трансформация, духовная граница жизни, которая ее хранит.

Первый – архетип Сатурна, возделывающего землю. Второй – архетип Плутона, подземного мира, куда уходит все то, что исчезло с лица Земли. Он проверяет на прочность существующее, чтобы выявить то, что отжило и что можно уже отбросить и уничтожить, чтобы открыть путь жизненной трансформации.

Царство смерти не близко: оно отделено от живых огненной рекой, ущельями и т. д. Повсеместно распространенные образы подземного мира, которого никто никогда не видел, возникли от обрядов похорон – в огне, воде, труднодоступных местах (так у славян умершего клали на лодку и поджигали ее). Но чаще всего хоронят в земле – поэтому царство смерти предстает как подземный мир. Попадание в него требует от человека мобилизации всех сил, отчего боги-разрушители также могут развивать волю, бесстрашие и другие способности людей (индийский Тескатлипока, который во сне вызывает на бой воинов, и не уступившим ему дарует победу в земных боях). Многие народы считали, что в рай попадали воины, павшие в бою (Вальгалла Одина), а по индейским представлениям также женщины, умершие при родах.