Я ждал неподвижно, став статуей из плоти и крови в алом плаще с капюшоном – странным и ярким персонажем, омытым светом пылающего очага.

Народец занимал места. Кто-то решил сесть за длинными столами вдоль одной из стен таверны вплотную друг к дружке. Будут весь вечер пихать соседей локтями. Остальные рассредоточились по дальним углам. Спрятались – не разглядишь. Несколько человек потянулись вверх по лестнице к мезонину и исчезли за ее изгибом позади очага. Столы наверху выстроились прямо за деревянными перильцами. Обзор оттуда будет хороший.

По «Трем сказаниям» бродили шепотки, в темноте сверкали любопытные глаза зрителей. Именно то, что требуется.

– Неужели он?

– Да вроде…

– Наверняка он…

– Таких больше и нет…

– А плащ-то! Не пил сегодня ни капли. Что за морок? Я ведь не один это вижу?

– Похоже, только ты… По-моему, плащ как плащ…

Голос вдруг затих – видимо, последний из собеседников задумался.

– А посох зачем? Он хромоножка?

– Не похоже. Смотри, как гордо стоит. Он молод и здоров. Лица вот только под этим колпаком не разгляжу.

Мимо меня проскользнула женская фигура в платье, подобном осеннему листу. Цвета смешивались и наплывали один на другой, так что и не скажешь, где начинается красный, а где кончается желтый. Юбка длинная – чуть выше щиколоток. Талия перетянута поясом оливкового оттенка. Руки и часть спины – обнаженные.

Если кто и мог сравниться со мной великолепием нынешним вечером – так только эта молодая женщина.

Ее волосы были собраны в свободный хвост и перекинуты через плечо, несколько прядей спадали на виски. Лицом – настоящая этайнианка, поцелованная солнцем. Кожа бархатистая, что речной камень, глаза яркие, губы полные. От таких женщин у юношей возникают вредные мысли.

Приблизившись к Дэннилу, незнакомка обвила руками его шею, словно любящая дочь. Хозяин таверны ответил на объятия и, прошептав что-то ей на ухо, указал подбородком в сторону группы посетителей. Кивнув в ответ, та зашла за стойку бара и взяла поднос.

Через несколько секунд в зал вошли еще две девушки в одинаковых платьях и, не отвечая на приветствия, принялись раздавать еду и напитки.

Я выждал, пока толпа не притихнет.

Люди голодны, устали – позади тяжелый трудовой день. Мир вокруг них съежился – ничего не осталось, кроме коварных наследных принцев да властолюбивой церкви. Им требовалось хоть ненадолго забыться и посудачить о местных сплетнях, о своем житье-бытье. Кого предпочла дочь соседа? В какую беду попал сын приятеля? Незатейливые слухи и рядовые события позволяли им чувствовать между собой неразрывную связь и надежность маленького сообщества, отбросив прочь заботы большого мира.

Стрелки двигались, и время моего ожидания подходило к часу. Я не присел ни разу. Раствориться, находясь на самом виду, – тоже искусство сродни лицедейству.

Наконец общий гомон стих до едва слышного бормотания. Подоспела еда с напитками, и люди перестали суетиться, изредка лениво поглядывая в сторону стойки бара.

И вдруг вспомнили о фигуре в алом плаще.

Все взгляды медленно сосредоточились на мне, и любопытный шепоток зазвучал с новой силой.

На этот раз легкий гул не стал для меня помехой. Я повернулся, отбросив полы плаща, и приблизился к очагу. Ткань моего разума сложилась, и между двумя гранями восприятия пролегла четкая линия, словно складка на сияющем чистом пергаменте. Я свернул разум еще раз. Образовавшаяся в голове пустота разделилась на четыре равные части и заполнилась редкими красными всполохами на ярко-желтом фоне. А еще – целым морем алых углей. Огонь затмил все.

Огонь… Субстанция старая, как сама вселенная. Огонь оживал, сплачивая вокруг себя людей, желающих поделиться легендами – первыми легендами нашего мира.

Я знал огонь, понимал его сущность и ту историю, что он рассказывает. Постиг ее внутренние механизмы – так драматург чувствует каждый поворот сюжета.

Если понимаешь, что за каким-то явлением стоит история – обязательно догадаешься о той истине, на которой она построена. Увидишь, чего в ней не хватает, и смекнешь, где это найти.

Мой разум вновь свернулся, и звуки, заполнявшие пространство таверны, пропали. Я словно оглох.

Пламя в очаге обрело двойника, спрятанного глубоко в моей груди. Пыл любви, жар гнева, огонь, что придает тебе сил перед лицом невзгод. Свет, что питает мечту.

Я поднес узловатый кончик посоха к губам, и во мне зародился вздох – даже не в легких, скорее в глубине живота. Я сплел поток внутреннего дыхания с бесчисленными языками огня, колеблющимися в моем сознании. Воображаемый поток воздуха заполнил грудь, и я связал его с костром, пылающим на месте сердца. Наконец выдохнув, я выпустил длинную теплую струю поверх рукояти посоха.

Ткань разума сложилась еще, и на каждой грани восприятия возник образ теплого языка воздуха, сплетенного с рукоятью посоха.

Ан…

Невидимый горячий ток, покинув мои легкие, прошел по дереву, нагреваясь с каждой секундой. Я склонил посох к очагу и ткнул его наконечником в самое пламя.

Вент…

Мой голос тихо зазвучал в глубинах капюшона. Я изо всех сил удерживал образ пылающего внутри меня пламени. Каждый выдох, обволакивающий наконечник посоха, становился его прекрасным проводником.

Образов было множество, но картинка в мозгу держалась одна и та же. Я верил в нее несокрушимо и внутреннее пламя удерживал крепко.

Эрн…

Я не вынимал посох из очага, и огненные щупальца жадно и неумолимо лизали его деревянную рукоять с грацией змеи, сплетаясь с потоками выдыхаемого мною воздуха.

Резко развернувшись, я ударил основанием посоха в половицу.

Услышав глухой стук, посетители «Трех сказаний» замерли, задержав дыхание.

Новый удар в пол прозвучал словно раскат грома.

И еще раз.

И еще…

А затем гром будто расколол твердь небесную.

Публика присоединилась, затопала ногами, застучала кулаками в унисон с моим ритмом.

Я не останавливался, пока иные звуки не растворились в барабанной дроби, и тогда задержал посох в воздухе. Застыла и публика.

В «Три сказания» вернулось безмолвие.

Я подчинил его своей воле, заставив зрителей ждать, и, не шевельнувшись, окинул взглядом собравшихся.

Люди по-прежнему сидели, затаив дыхание.

Я все длил безмолвие. Наконец настало время сделать беззвучный шаг вперед.

Зрители задрожали, искоса посматривая друг на друга. Впрочем, заговорить не осмелился никто. Напряжение достигло апогея, и я начал действовать.

Бросился коршуном к передним рядам, провозгласив:

– Итак, люди Карчетты!

Зал содрогнулся и ахнул.

Вроде бы ничего сложного, однако нехитрый трюк сразу их расшевелил. Сердца забились, глаза распахнулись. Я завладел толпой.

Метнулся вправо, широким взмахом отбросив в сторону полы плаща. Склонился над первым рядом, выставив вперед кончик посоха, вокруг которого замерцало плетение огня.

Зрители взвизгнули, однако тут же оправились от испуга, и под крышей таверны раздался неуверенный смех.

– Хотите услышать сказание? – Я не дал им времени на ответ, отпрыгнув назад к очагу. Ловким движением оправил плащ. – Сказание о смелости и отваге. О людях, что пришли в наш мир из пустоты и изменили его до неузнаваемости. Изменили вашу страну. Возможно, и ваш край тоже. Край, что носит название Этайния. Здесь дом детей солнца, детей великого Солюса. Здесь живут люди, которых он поцеловал, и цвет волос ваших напоминает нам о вечной ночи, когда Солюса еще не было под этим небом.

Я продолжил, ударив посохом в пол:

– Вам нужна история, что заставит вас вспомнить о текущей в ваших жилах древней крови, о силе, что сидит глубоко в ваших сердцах, о безграничном мужестве. Вы желаете, чтобы я напомнил: в каждом из жителей Этайнии живет частичка Солюса!

Приблизив к губам посох, я выдохнул, и на конце его расцвел огненный цветок. Вспышка заставила публику вновь ахнуть и разразиться бессвязными восклицаниями.