Многие сиддхи воспевали Кали Кашмирского Шиваизма в ее двенадцати основных аспектах, олицетворенных божествами с различными символическими именами и формами. Медитация на такие формы способствует само-созерцанию двенадцати аспектов нашей божественной природы. Некоторые сиддхи добавили Абсолютную Кали, являющуюся в этих двенадцати аспектах, как тринадцатую. Разные авторы дали некоторым аспектам Кали разные имена. Некоторые авторы сформировали понятие некой дополнительной Кали между двумя, что может зародить сомнения и подозрения в умах читателей. Нужно учитывать то, что подобный анализ основан на детальном аналитическом мышлении философов-святых и не является абсолютной истиной. Такая истина — главная Кали — абсолютная божественность монистической абсолютной реальности. Ее можно анализировать и классифицировать на такое число аспектов, на какое способен в своем детальном мышлении высоко интеллектуальный практикующий. Созерцательный медитативный путь такой Шакта-упаи учитывает упомянутые выше двенадцать аспектов Кали, и такие аспекты абсолютной божественности составляют Шактичакру, медитация на которой осуществляется в Дхьяна-йоге Анава-упаи системы Трика Кашмирского Шиваизма.

Многие современные исследователи делали из мухи слона, используя слово Крамадаршана, упоминаемое некоторыми авторами. Кроме того, они были сбиты с толку такими заявлениями Джаяратхи и упоминаниями системы Крамы как отличной и независимой от системы Трика. Первые исследователи Кашмирского Шиваизма допустили некоторые ошибки. С их стороны это было вполне естественно, так как они не владели средствами для правильного понимания всего[60]. Ученые следующего поколения должны бы были исправить ошибки, допущенные Шри Дж. С. Чаттерджи (J.C. Chatterjee) и Др. К. С. Пандэй (К. С. Pandey). Но этого не произошло. Так накопилось заблуждение, вызванное подобными недосмотрами в самом начале современного исследования Кашмирского Шиваизма. Разделение Кашмирского Шиваизма на три философских школы — Агаму, Пратьябхиджню и Спанду — это одно большое заблуждение. Второе — признание системы Крама как отличную от системы Трика. И третье — соотношение трех философских школ — Агамы, Пратьябхиджни и Спанды с соответствующими им практиками Кулы, Трики и Крамы. Как обсуждалось ранее, Крама — неотъемлемая часть Трики и один из важнейших методов Шакта-упаи. И Пратьябхиджня, и Спанда — просто две важные темы одного и того же шиваитского монизма Кашмира, а Агама- шастры — письменный источник обеих этих тем и принципов этой философии. Остается, тем не менее, надеяться, что ученые задумаются над этими фактами и продолжат мыслить в правильном направлении в отношении как теории, так и практики Кашмирского Шиваизма.

Перевод с английского В. Дмитриевой

Какие образы возникают в русском уме при слове «Индия»? Банальные — пальмы, зной, сари, рикши, священные коровы, Тадж-Махал, не на шутку затянувшийся «индо-пакистанский инцидент»; возвышенные — Гималаи, Брахман, йога, нирвана, Будда; отвратительные — нищета, антисанитария, трущобы, перенаселение, загазованность, проказа, сожжение вдов, профессиональные попрошайки; родные — Афанасий Никитин с его «хожением за три моря», «чай со слоником», «хинди-руси бхаи-бхаи», Рави Шанкар, «бродяга» Радж Капур…

Все это Индия — калейдоскоп самых противоречивых, поразительных, шокирующих явлений, живая тайна которых продолжает привлекать со всего света искателей — как приключений, так и истины, причем нередко это притяжение происходит безотчетно, подобно гипнозу. Часто, особенно от русских, приходится слышать о чувстве узнавания, возникающем при первой же встрече с этой страной. Реакция же индийцев на русских неизменно дружелюбная, даже подчеркнуто дружеская. Один раз, подвозивший меня рикша, узнав, что я русская, радостно заметил: «ты русская, значит, ты моя сестра». Откуда ему знать? Ведь, он, может, и грамоте-то не обучен. И почему при слове «Индия» многие русские расплываются в необъяснимой улыбке?

Известно, что Индия оставалась неизменным магнитом для всех йогов и мистиков, живших за советским железным занавесом, который еще больше усиливал притяжение этого магнита, а душещипательные индийские фильмы заставляли рыдать целые кинозалы по всему Советскому союзу, и даже камера для воров в законе на «фене» называлась «Индия». Здесь кроется нечто более глубокое и, скорей всего, «хинди-руси бхаи-бхаи» гораздо старше времени Неру-Хрущева.

Россия, до конца того не осознавая, с Индией близка. Некоторые историки, например, В. Н. Татищев, относят первые русско-индийские контакты к древности (IX в. н. э.), что подтверждается нумизматическими находками на территории бывшей Киевской Руси и в Поволжье, а также свидетельствами арабских путешественников. Кашмирское подворье, например, существовало в Москве с XII в. Огуречный (в индийском оригинале это манго) рисунок на наших шалях, расписные лакированные шкатулки пришли к нам из Кашмира, самого северного штата Индии, в то время как кашмирцы греют воду для чая в самоварах, которые называются точно так же и внешне похожи на наши самовары. В северном гималайском штате Химачал Прадеш стоят древние деревянные храмы, посвященные богине- матери, как две капли воды схожие с северными русскими. Один монах-иезуит, посетивший Россию и Индию в средние века, писал, что индийские храмы напоминали ему московские церкви, а бесстрашные раджпуты и маратхи[61] — наших казаков[62]. Более глубокий слой этой древней связи — в языке.

Русский (а в большей степени древнеславянский) близок санскриту — матери большинства современных языков Индии. И дело не только в сходстве грамматической структуры языка и в буквальном совпадении множества слов, а, прежде всего, в его способности передавать сакральное и точно описывать возвышенные состояния духа. На русский, например, переводить с санскрита ближе и легче, чем на английский. Но кроме этих внешних особенностей, есть нечто общее в характере и поведении индийцев и русских. Это принцип «авось», некоторая бесшабашность и безалаберность, вера в то, что «как-нибудь с Божьей помощью все обойдется и образуется»; это жизнь сообща, скопом, малое внимание к индивидуальной личности и ее ценности, к неприкосновенности «privacy», т. е. «частной жизни», которая на западе считается основным жизненным принципом. Все-таки, как бы ни старался Петр I, и как бы мы ни тужились мнить себя Европой, «скифы мы»[63] и «азиаты мы». Хотя Россия и в середине — дай Бог, чтобы в золотой — между востоком и западом, во всем ее укладе все же больше первого, и, по мнению историков, славянство ориентировалось на восток с ранних пор своей истории. Даже тюрков, живущих на реке Рось, наши славянские предки ласково называли «свои поганые». И, заметьте, — у волшебников в русских сказках всегда восточный вид. В древнерусской литературе Индия неизменно представала граничащей с раем волшебной страной неиссякаемого богатства и изобилия. Она также считалась родиной рахманов[64], святых всеведущих праведников, живущих в непрестан- ном общении с Богом. Список «Повести о Варлааме и Иоасафе»[65] (XI в.) — переложения жизнеописания Будды Шакьямуни[66], хранился почти в каждом монастыре, а во времена Петра I на основе ее сюжета ставились театральные представления.

Впитав, как губка, почти все мировые религии — индуизм, буддизм, христианство, джайнизм, зороастризм, ислам (здесь можно встретить даже православных эфиопов и евреев, которые ничем не отличаются от обычных индийцев, кроме особых фамилий, например, Абрахамс, и посещения синагоги), — Индия превратилась в своеобразный резервуар духовного поиска и потенциала планеты. В силу многих исторических и географическо-астрологических причин, значительная часть населения этой страны на протяжении тысячелетий отдавала свои жизненные силы не социальному переустройству и повышению материального благосостояния, а поиску и реализации истины, которая виделась как постижение происхождения, сути и цели человеческой жизни. Традиция этого поиска передавалась (причем, долгое время устно) из поколения в поколение и не прерывалась даже под гнетом жестоких завоеваний, не менее жестоких и частых, чем выпали на долю России, почти полностью утратившей свои старые обычаи, во многом близкие древнеиндийским. Тысячелетия непрерывных однонаправленных усилий индийских практиков создали редкую вибрирующую духовную насыщенность, особое надбытийное пространство, столь притягательное для всех ищущих выхода из тупика обыденности. Считается, что эта древняя традиция не имеет начала и конца и заключает в себе некий вселенский неизменный кодекс знаний о природе человека и устройстве мира. Необходимым условием приобретения таких знаний была и остается простота жизни, поскольку слишком перегруженная материальными заботами жизнь не оставляет места для жизни духовной. Благодаря такой удивительной живучести на индийской земле древних обычаев, Индия представляет собой уникальное место, где на фоне всех радостей цивилизации — супер-современных гостиниц, банков, магазинов, интернета — можно видеть облаченных в оранжевые одежды садху — аскетов, которые бродят по Индии с незапамятных времен, посещая святые места, ни в одном не останавливаясь надолго, и бесчисленные храмы, многим из которых несколько сотен лет[67]. Таких примеров встречи глубокой древности с сегодняшним днем много: недавно индийские программисты обнаружили, что особый метод кодировки, который грамматист Па́нини применил около V в. до н. э. в своем трактате «Аштадхьяи», содержащем в сжатом закодированном виде всю грамматику санскрита, можно использовать в современном программировании. Сам же санскрит, язык древнейшего мирового литературного памятника — Вед, никак нельзя назвать мертвым, так как на нем свободно по сей день говорят многие представители высшей касты брахманов. Кроме того, существуют бесплатные школы, где обучают разговорному санскриту даже иностранцев. Так же как и йога — искусство владения духом и телом, древняя наука о правильной жизни, Аюрведа, становится все более популярной и в Индии, и за ее пределами.