Мы бездействовали три дня, ждали возвращения Кости, но он так и не появился, вместо него пришел Каха и сказал: «Да он в Голландию ушел, бичо! Не надо его ждать, давай вместе ширнемся!»

И мы поехали на Нёрребро…

* * *

Я больше не чувствовал кайфа. Я перестал ловить приход. Остался один облом. Мы ругались с Махди, кричали на него, обвиняли его в том, что товар стал хуже. Особенно давался Ханни-Манни, иранец понимал хинди. Махди говорил, что товар ни при чем: у вас растет доза, вы потеряли контроль, надо делать паузу! попробуйте курить его! старый нарик знает, что говорит!

Его мальчик на побегушках, Хамид, кивал, да-да, лучше курить… Хамиду было лет тридцать, но Махди с ним обращался, как с мальчиком, Махди все время валялся на огромном матраце, посреди своей жалкой комнатенки, где места хватало только на то, чтобы войти, сесть перед ним на низкие пуфики, разложить на подносе, который подносил Хамид, краденое, и ждать, когда Махди оценит его, Хамид суетился вокруг хозяина, за свою работу и преданное служение Хамид получал немного героина и коврик, маленький клочок ковра, метр на метр, не больше, свернувшись на этом кусочке Востока, Хамид разогревал героин на фольге, красная струйка текла вниз, он наклонял фольгу — кровавая струйка бежала вверх, стеклянная трубочка Хамида всасывала тонкий белесый дымок, — для такой простой процедуры много места и не надо, дело нехитрое, он помещался, гибкий малый, повидавший виды молодой человек, бежал с улиц Тегерана, был дилером в Италии, если не врал, воспевал красоту итальянок: длинные ноги, черные волосы, зеленые глаза!.. жил в Амстердаме: пять грамм кокса можно легально с собой носить — его это восхищало: целых пять грамм в кармане носить можно!., теперь он толкал дурь на вокзале и в лагере, на Istedgade его часто били, там не любили чужаков, Хамид был изгоем, только Махди мог приютить несчастного, он его впускал к себе на матрац, он ласкал волосы Хамида, заставлял его нырять под одеяло, сделал дело — гуляй смело, марш на свой коврик, позабавь себя щепоткой героина, но не залеживайся там, отправляйся на работу — толкать товар!

Мы встретили Магнуса и Лине на Istedgade, типичные обитатели сквотов Vesterbro,[79] Лине едва держалась на ногах, у нее было истощение и очень высокая доза — мы пытаемся помочь ей слезть, сказал Магнус и подмигнул ей, правда, детка?.. Лине слабо улыбнулась, она была не здесь, ее почти не было… Магнус шустрил на старом Saab’e, он скупал краденое и толкал колеса, кокс, экстази, у него была хата в старом обшарпанном доме, мотор его машины ревел, как трактор, и еще у Магнуса был брат, Мортен, он умирал от СПИДа в душевой комнате, на резиновом матрасе, так удобней за ним ухаживать, сказал Магнус… Мортен лежал возле самого нужника, прямо под душем, он был в отключке, совершенно голый, весь в экскрементах и рвотных выделениях… Магнус взял душ и помыл брата… Мортен мычал… Лине неловко вытирала рвоту… рулон выпал из рук и покатился… она тихо ругнулась… Да ладно, Лине, скрипнул Магнус, брось… она подняла бумагу… Детка, оставь его, он же овощ, не надо… ее, кажется, прибило, она не слышала Магнуса, ползала по полу, убирала, как одержимая… квартирка в Вестербро — это была круть, если бы на ней не висел огромный долг, Магнусу предстояло съезжать, он не мог выплачивать кредит… его и посадить могли за то, что он тут натворил… квартира была в ужасном состоянии… обнюхавшись, он ходил по пустым комнатам, как по камере, и горько жалел, что ему приходится расставаться с такими хоромами, да еще в таком стратегическом месте, Вестербро!.. Вестербро!.. ах!., судя по фотокарточкам на стенах, здесь когда-то зажигали: буйство, эйфория, экстаз… видимо, праздник вышел из-под контроля… голые стены и три большие коробки — вот и все, что осталось от мебели, зато в коробках было самое главное: шала, таблетки, метадон… пожитки наркомана с Вестербро!

— Эй! — Ханни теряет сознание, я хлешу его по щекам: —…ddddon’ fuckin’ die on me motherfucker![80]

Открывает глаза.

— …fffffuck! close shave![81] — говорит слипшимися губами.

Махди неодобрительно качает головой, в глазах вопрос: что он делал бы с трупом?.. Махди больше не разрешает нам вмазываться у себя. Мы вмазываемся, где придется: в библиотеке, в телефонной будке, в скверике на скамейке, присев за кустами, недалеко от Нёрребро, на улице Стефана, на улице Всех Начал я вырвал свою первую сумочку из рук женщины, выпотрошил ее на кладбище, я так бежал, что потерялся, я не знал, где Хануман, а потом столкнулся с ним возле туалета, в котором мы снова вмазались и проблевались, потому что был крепкий, и долго лимон щипал вену и нёбо, а потом меня рвало под мостом, мы долго шли вдоль стены… бесконечной… высоченной… на ватных ногах… вдоль сюрреалистической стены… падая и поднимаясь… держась за стену, исписанную всякими граффити… обоссанную… заблеванную… и на тебя смотрят рожи, изъеденные СПИДом и зависимостью, жаждой, ломкой… они ждут, когда я упаду… чтобы подойти и обчистить мои карманы… Они уже подходят, предлагают, спрашивают, есть ли что у нас… сами изучают, смотрят испытующе… задают вопросы для вида… предлагают что-то… что?.. Можно купить прямо здесь… что купить?.. Можно и продать… Или махнуть кокс на героин, таблетки на метадон, гашиш на таблетки, что угодно… Ханни, нас кинут… идём!., на слабых, подгибающихся… Norrebro — Kobenhavn Н — Roskilde… на автобусе до Авнструпа… а утром обратно: Roskilde — Kobenhavn Н — Norrebro… В фольгу завернутый желтый комочек из форточки с напутственными словами take саrе;[82] через другую форточку того же здания — со стороны крыльца — сестры милосердия выдают нам пакеты с «наркоманским набором»;[83] по пути в станционный туалет я краду лимон с лотка арабского магазина, Хануман крадет хурму. Я хотел забыть, кто я такой; хотел умереть анонимно, возле канала; птицы продолжали бы плавать в канале, они продолжали бы летать надо мной, ходить по травке вокруг моего тела; на меня капал бы дождь, плыли бы облака, равнодушные к этому городу; мир бы двигался дальше по кругу, как заезженная пластинка, со скрипом колес, с хрустом гравия под подошвой; мир бы двигался потоком лиц, потоком ног, потоком душ и бездушных машин; мир бы двигался по рельсам поездами, мир бы двигался героином по венам, мир бы двигался дальше, но без меня, неподвижного, безымянного.

…и снова: форточка, take саrе, форточка — пакет со шприцами; зажигалка, ложка, лимон кончался быстрей, чем героин… смертоносная метрика нашей новой жизни торопила нас… доза росла… чек на двоих — тьфу!., подавай два!., туман и морось над улицами и каналами Копенгаги… кромешный озноб… новые ноты моей симфонии… я торжествовал… такого падения я не знал… в отупении проговаривался, выдавал ему правду… меня ищут менты и бандиты, меня хотят пришить, на меня повесили невъебенный долг, невъебеннейший, Хании… сквозь строительные подставные фирмы идут большие деньги, отмывают миллиарды… русские олигархи… надо же как-то куда-то вкладывать… ты не представляешь сколько бабла, Хании… не знаю, слушал он меня или нет… кажется, ему было плевать, его сознание стало пунктирным: общага, форточка, зажигалка, ложка, лимон… Нёрребро, Вестербро, Видерё, Махди, до которого надо добраться любой ценой, зажигалка, ложка, лимон и ничего больше! Казалось, будто мы примерзли к дверям наркоманской общаги, и наши зубы цедят: зжглкалжкалмн… зжглкалжкалмн…

Выходим из станционного туалета. Надо ехать домой, Юдж. Дом — это где, Ханни? На данном этапе — Авнструп. Осторожно отворяем дверь. Покидаем уютную нору, в которой было безопасно, тихо, как в бункере. Звуки в холле станции пугали. Мы были маленькие и зашуганные. Как лилипуты. Резкие звуки копенгагенского дня. Молнией пролетающий поезд. Внимательные снайперские взгляды на платформе. Щелчок сумочки! Кайф сломан. Куда идти? Зачем куда-то идти, Юдж? Все равно мы каждый день сюда возвращаемся… Идем к Магнусу, Ханни…