(Хотя сербских девушек он любил тоже, он всегда был дружелюбным с сербами в лагере и всегда говорил, что воевал не с сербским народом, а с четниками.)
Стол, под которым он лазил, был большим, составленным из трех отдельных школьных столов, сверху был покрыт большой красной простыней (простыни были цветные); мы стелили простыни на стол, чтобы все было цивильно, как говорил Костя… ему нужна была скатерть на столе, когда он играл с грузинами в карты… желательно темно-красная, для игры в карты, как в клубе, говорил он, цвет бордо… Кощей хотел казаться крутым, и это его ослепляло, он не понимал, что играл на простыне, на которой Ханни драл китаянку… он не думал об этом… должна быть скатерть, и все… упрямый ублюдок… грузины тоже хотели, чтобы были на столе простыни, они сдвигали столы, приносили еще и еще, стелили большую простыню, выставляли бутылки вина, приносили тамале и мясо, нужна была белая простыня, это было редкостью, потому что при стирке они красились, за белой простыней приходилось охотиться… иногда на стол стелилась зеленая или синяя простыня, но чаще всего была красная, как в игорном клубе; стол собрали грузины, им нужен был большой стол, чтобы вся грузинская и армянская мафия могла поместиться (за этим столом шел дележ датской территории; на этом столе частенько появлялась карта Копенгагена и обсуждалось, какие улицы отходят ворам из Грузии, а какие улицы берут под себя воры из Армении, мало-помалу территория расширялась, — несмотря на то что сама Дания была и остается страной маленькой и ее территория никогда не увеличивалась, к тому же речь на тех встречах шла всего-то о магазинных кражах и мелком карманном промысле, но карта менялась — по мере прибытия новых и новых воришек, чистых мест, где еще не ступала нога азулянта, оставалось меньше и меньше, поэтому масштаб карт становился больше и больше, в расчет принимались места все менее приметные, даже самые мелкие, не какие-то там города, а просто городишки, всякие Kirkeby-Munkegard, и эти ничтожные дела решались со все большей и большей важностью, как если б речь шла о рэкете, торговле наркотиками, алкоголем, оружием), стол тоже увеличивался — чтоб на переговоры можно было пригласить и албанцев, и русских, и местных, которые все чаще присылали своего представителя, который им указывал на карте «минные поля», где разбойничать было нельзя; за этим столом бухали сутками, вели разговоры, а также встречали гостей, покупателей и африканских дилеров, которые толкали краденое барахло (в таких случаях менялся цвет простыни: албанцев принимали за зеленым столом, русских за красным; красная и белая простыни стелились в том случае, если приходили датчане). К тому моменту грузины частично перебрались на Юлланд, они почти не собирались за этим столом, но нам было лень разбирать его (у нас сил хватало только на то, чтобы грызть друг друга, — попросить Петара помолчать минутку, воли тоже не доставало). Под столом, кажется, можно было найти, что угодно. Об этом нам сообщал Петар. — Ебеньте матерь! Чего тут только нет! О! Нет-нет… О нет! Шприцы!.. Здесь страшно ползать… Можно нечаянно уколоться…
Он нашел грибы… их стряхнули армяне, наверное, запросто: что тут, ара, за мусор, — смахнули на пол и сели за карты… затем меня Ханни обвинял, что я их все съел… и вот они нашлись… о, да это же те самые, с Ямайки!.. не какая-то там amanita muscaria… давай-ка… Петар уговаривает меня съест несколько штук натощак… его истории становятся еще интересней!., он плетет одну за другой… самоволки… воровские нычки… героин… хорват много говорил о героине, о сговоре наркобаронов с полицией, о том, что в газетах его городка часто писали о том, как бравые полицейские изловили подростков на пляже, которые курили марихуану, но никто ни разу не видел статей про героин, в то время как независимые расследования журналюг говорили о том, что через город в сутки проходило до семи кг дряни… сам Петар состоял в частной негосударственной компании, которая оказывала помощь несчастным наркозависимым, выступал на локальном телевидении, получал по шапке за свои выступления (на него завели дело за необоснованное обвинение мэра и полиции в сговоре с наркомафией), сам он признался, что на эти телевизионные дебаты в студию заявился обдолбанным и все могло плохо кончиться… как только он заводился про героин, я начинал петь I'm Waiting for Му Man или Heroin, и тогда мне подпевал Хануман (особенно если мы были вмазаны), а если я хотел досадить им всем, то напевал Average Guy — Ханни терпеть не мог эту песню, признаться, я ее тоже ненавижу, но чтобы досадить Хануману, готов был петь ее… лишь бы досадить! Он бесился. Стоило мне затянуть мелодию, как он вскакивал и убегал:
— Всё, адьо! — Дверь закрылась, поехали дальше!
Хорват продолжает свою повесть, мы идем на кухню, к нам пристраиваются люди, он готовит пиццу и рассказывает — кухня наполняется слушателями, гомоном, смехом, улыбающимися лицами, на столах появляются бокалы с пивом и вином, мы угощаемся, Петар рассказывает про шлюх, молдавские, русские, украинские, а там и наркотики, и воровство — всё самое главное… — Вот некоторые не понимают, что такое Апокалипсис, — говорит он, — они думают, это когда крыши горят, стены рушатся, из унитазов пар валит, с неба птички сыплются мертвые и из кружек с блеянием выпрыгивают бородавчатые жабы… О, нет, нет, нет, уверяю вас, Апокалипсис — это очень личное дело, это когда ты встаешь утром и понимаешь, что дальше идти не можешь, жить дальше не можешь, а надо ехать, толкать машину, воровать бензин, раздобыть дозу, Апокалипсис свершается в наших телах, и среди нас есть люди, которые рожают его каждую минуту, переживают его каждый день… и об этом тоже… я вам всем расскажу, — обещает Петар. — Война — это такое дело… Вот некоторые думают, что такое война? Это бомбы, обязательно штыковая или танки… О, нет, войну начинаешь чувствовать даже не тогда, когда видишь убитых, потому что и в мирное время убивают, по-настоящему войну я ощутил, когда мы должны были забрать одного нашего разведчика, который следил в горах за перемещением четников, они шныряли группами, надо было за ними наблюдать, чтобы понять, что они замышляют, и вот он сидел в горах, в отдаленной горной хижине альпинистов, а мы в пещере сидели, мы должны были его забрать, мы приближались к нему, несколько дней меняли позицию, петляя по горе, если вы знаете, что такое горы, вы поймете, по ним можно долго петлять, и мы петляли, приближаясь к нему, очень медленно, была зима, в горах очень трудно зимой ходить, если вы не знаете этого, особенно если ты под обстрелом, идешь и тебе кажется, что ты на мушке, снайпер сидит где-нибудь, снайпер далеко видит, наш человек получил пулю и идти больше не мог, рана гноилась, у него был жар, он нам сообщал это каждый час, ровно, каждый час ровно мы включали на несколько секунд рацию и получали сообщение, подбадривали его и спрашивали, не видит ли он четников, чтобы мы могли спокойно к нему наверх пробираться, и вот представьте себе, мы включаем рацию, а там, вместо голоса нашего брата, мы слышим итальянцев, они кричат, они подбадривают своих биатлонисток, сообщают им время, кричат: dai, dai, dai, piu veloce, piu veloce, аnсоrа,[76] ну все как в порно, только это был то ли кубок мира, то ли Олимпийские игры, не знаю, не следил, не до того было, в общем, у них на том берегу Адриатики идут гонки, лыжи, стрельба по мишеням, черт возьми!., они с нами на той же волне, и мы их слышим, а нашего брата нет… вот когда я понял, что такое война, и что такое мир: когда услышал голоса итальянцев с того берега… даже не тогда, когда снял первого часового, я просто замахнулся, а он в это время оглянулся на меня и упал в обморок, просто упал… а может, сердце встало, я не проверял… О’кей, пиццу поставил, пусть стоит, я сейчас, — сказал он и вышел, и больше не вернулся, я его больше никогда не видел, он просто исчез! Мы поели его пиццу, оставили ему половину, но он так и не появился, мы поехали на Нёрребро. Зажигалка, ложка, лимон… За хорватом исчез Кощей, я не сразу это понял… проверил карман — билета нет… Я до сих пор не знаю, кто из них его взял, и мне все равно… Хорват хотел ехать на Юлландский фестиваль, он мог его позаимствовать просто из любви к рок-н-роллу — and it’s fine by me, man! No hard feelings at all![77] Кощей рвался на Юлланд ради дела, там крупная работа, не мелочь всякая, он говорил о связях с юлландской мафией. На это мне было глубоко насрать! На его работу, на его связи. На него самого! Я сидел и желал, чтоб билет был в руках Петара, я ему желал этого. Хорошего фестиваля, мэн! Enjoy![78] Но и Кощея тоже видеть не горел желанием, его высокомерную рожу. Приедет и будет учить меня жить. Поэтому я был не против, если бы его позаимствовал и питерский вор. Укатил бы он на Юлланд и — чтоб ему там понравилось, да так, чтобы он там остался!..
