Яков Наумович уже знал от водителя, что его пытались взять на гоп-стоп, но некий молодой и наглый мент не позволил.

— Надеюсь, так и напишут в моей аттестации: молодой и наглый.

— Что ты с ними сделал? — тихо спросил директор.

За деньги он, конечно, переживал. Но по-еврейски осторожничал. Любые материальные потери — это просто расходы, завтра покроем их новыми доходами. А вот жизнь, здоровье, должность, карьера…

— Таки не стоит волноваться, оно вам надо? Все живы, здоровы, пьют кофий. Я проткнул им три колеса и уехал, они таки ничего не имели против. Но — да, шиномонтажа поблизости нет. Неудобно получилось. Для них. Да ещё МАЗ им крыло и задницу примял. Джигит за рулём МАЗа — всё равно что в танке.

— Этот Вано говорит, ты стрелял… — ещё тише произнёс Яков Наумович.

— Давайте считать, что ему послышалось. Нам обоим будет спокойнее. Но, дорогой компаньон и соучастник, я не в состоянии сопровождать каждую фуру. Патронов не хватит.

— Что будем делать?

— Говорить с грузинами. Чтоб сопровождали машину. Пусть пять рублей с единицы товара минус, но я не хочу подрываться среди ночи и в одиночку влипать в разборки со стрельбой. Вы меня понимаете?

— Более чем. Согласен. Эта пятерка не с тебя. С общего бюджета концессии.

— Товар приняли?

— Да! И его уже нет на базе. Хороший товар, и всё сошлось. Через неделю — предварительный расчёт за эту партию. Сам отвезёшь наличные в Москву или в Тбилиси?

— Давайте Кабушкину пошлём. Или кого-то из ваших доверенных, кто любит чачу, домашнее вино, мандарины и длинные тосты. Вопрос охраны машин решу по телефону.

— Договорились. Сейчас скажу секретарю, кофе принесёт. Устало выглядишь.

Кофе был — не сравнить с той мутью, что пил в компании Глеба в кафетерии на улице Красной. Тем более — под настоящую импортную шоколадку из «Берёзки». Как в компьютерном шутере, столь любимом в следующем тысячелетии, нашёл аптечку, и синяя линия здоровья над головой стала длиннее.

Он с чувством пожал директору руку. Валентина Ивановна, при всех её внешних и внутренних достоинствах, а также серьёзных связях, привыкла работать под кем-то. Сначала — под Бекетовым, потом под Егором и КГБ. Теперь дисциплинированно выполняла приказы директора. Тот сам решал абсолютное большинство возникавших вопросов, не нагружая компаньонов.

Гитлер проиграл войну, в числе других причин, ещё и потому, что сильно обидел евреев, они не простили. Егор намеревался не повторять ошибку фюрера.

Благоухая кофе, заехал в Первомайский. Там забрал у Цыбина опера, дав обещание: попользуюсь — положу на место. То есть отвезу обратно в РОВД.

Семён Владиславович, в общении — просто Сёма, никогда не замахивался на что-то круче, чем отлов несунов, а «палки» наиболее просто строгал, подлавливая на какой-то мелкой афере сотрудников столовки «Луча», той самой, памятной по ненарезанным огурцам и стычке с ГРУ.

— За одну только попытку нарыть там что-то крупное меня закатают в асфальт, о чём Цыбин прекрасно знает. Директор завода — номенклатура ЦК КПБ, чуть что — звонок туда, от них Жабицкому, мол, наших бьют, проверенных-партийных, и вот уже от республиканского управления БХСС сюда падает и взрывается настоящая бомба.

— Что-то не увидел никаких бомб и даже взрывов не слышал, когда КГБ повязал заместителя директора и начальника сборочного цеха.

— Так то — КГБ…

— Не ссы. Я — член оперативно-следственной группы КГБ и МВД. Старший группы — следователь Полупанов из управления по Минску и Минской области. Он поручил нам выяснить механизм хищений. Так что ты сейчас не старлей Сёма, а спецагент КГБ. Типа майор Пронин. Все претензии отправляйте в КГБ к тому самому Полупанову. Но, конечно, только если чувствуете себя бессмертными и не дорожите должностью. Усёк?

В бюро пропусков, а просто по милицейской корке охрана не дозволяла пройти, хоть стреляй в этих ВОХРовских дяденек-тётенек, Егор по-прежнему напирал, что выполняет задание КГБ, постепенно распаляясь.

К счастью, зам начальника сборочного цеха, изрядно напуганный помещением босса в американку, от чего не спас никакой ЦК КПБ, прав не качал, нос не воротил и едва не выскакивал из белого халата в попытках услужить. Мужик был немолод, предпенсионного возраста, в разговоре обронил, что всю жизнь, включая войну, провёл в Минске…

— Но еврейское гетто немцы вырезали под ноль! — удивился Егор.

— Ви правы, молодой человек. Поэтому в войну я был украинцем.

Экс-украинец оказался великолепным экскурсоводом. Заставив Егора и Семёна одеть халаты, шапочки и бахилы, провёл по цепочке сборки, с гордостью рассказывая про часовое производство, на котором он трудился с молодости, с пятидесятых годов, когда «Луч» выпустил первые часы.

Он представлял собой совершенно иной тип белорусского еврея, нежели привычные работники торговли, по душевному складу был куда ближе к ювелирам, часовщикам и обувщикам, трудившимся на «Верасе». Понятно, не чуждый материальных выгод, но, что главное, обожавший работать руками — тщательно, аккуратно, внимательный к деталям и страшно гордый за результат. Четверть века в одном цеху! Он знал о сборке часов абсолютно всё и ещё чуть-чуть.

Огромный по размерам сборочный цех тянулся на квартал вдоль Ленинского проспекта. Если снести межэтажные перекрытия, вместил бы участок сборки авиалайнеров. Но самолётов бы выпускались единицы в год, а отгрузка часов достигла миллиона. С 1980 года, что служило предметом особой гордости Самуила Ароновича, здесь был запущен полный цикл производства кварцевых часов, включая микросхему управления механизмом.

«Советские микросхемы — самые большие в мире!» Егор не помнил, где услышал эту шутку, да и не столь важно. Интересовала чистая механика.

В цеху трудится тысяча семьсот человек, практически все — женщины, сообщил инженер, и только сейчас в глаза бросились отсутствие обручального кольца и несколько кошачье выражение лица при упоминании о женском поле, будто разговор шёл не о труженицах, а о банке густой сметаны. Странно, что стареющего ловеласа не окрутили. А вот поматросить и бросить сборщицу, обидев, это опасно, всё равно, что торговать свининой в исламском городе. Если тысяча семьсот разгневанных дамочек, обуреваемых чувством солидарности, возьмут в оборот изменщика и разрушителя женских надежд, наказание за свинину покажется общественным порицанием.

Егору приходилось видеть фотографии сборочных производств в Китае, где многочисленные дядюшки Ляо, сидевшие весьма тесно — локоть к локтю — что-то паяли копеечное, макая деталь в общую мисочку с флюсом. Это в две тысячи десятых и тем более в двадцатых китайские цеха стали малолюдными, а узкоглазые работники и работницы в униформе обслуживают автоматизированные линии. На «Луче» наблюдалось нечто среднее. Без той ужасающей плотности, что в Поднебесной 1990-х годов, но преобладал ручной труд. Женщины сидели, практически не меняя позы, с вставленной в глаз трубкой увеличительного стекла, и в чём-то колупались мелкими точными движениями.

Самуил Аронович, широко жестикулируя, показал участок, куда поступают комплектующие из цехов механической обработки. Под женскими пальцами внутренний корпус, он же шасси часового механизма, начинает обрастать деталями. Сначала вставляются камни, то есть искусственные рубины, на которые опираются оси компонентов, потом… Он сыпал терминами, шестёренки почему-то именуя колёсами: заводное колесо, промежуточное колесо, секундное колесо, центральное колесо, анкерное колесо. Не объяснил, что значит «триб вексельного колеса», будто это обязан знать каждый младенец.

— Достаточно. Спасибо! — прервал его Егор. — Покажите систему выходного контроля продукции и средства борьбы с «несунами».

Как раз приближалось к концу время работы первой смены. Девочки, девушки, дамы и тётеньки потянулись к выходу, некоторые, не растеряв весь запал энергии за восемь часов корпения над железками, с энтузиазмом кидали взгляды в сторону Егора, с некоторым интересом на Семёна, по Самуилу скользили не задерживаясь, словно по кафельной плитке на стене коридора.