— Знаешь, какие менты злые на работе второго января? Особенно, кто на приёме заявлений граждан. Трубы горят, а ты, гражданочка, пристаёшь со своей кражей. В общем, со всех сторон повезло, что второе пришлось на воскресенье. И Крис обживёт новый дом.

Элеонора, державшая щенка на коленях и теребящая его пальцами за бороду, игнорировала милицейские побасёнки, но моментально вскинулась, едва только речь зашла о собаке.

— Почему Крис?

— Крис Норман. Или Пол — в честь сэра Пола Маккартни. Не Лёвой же, под Льва Лещенко.

— Тогда уж Йося, коль от Кабушкиной. Как Иосиф Кобзон.

Сошлись на Джоне, в память о Джоне Ленноне. «Крис» звучало по-крысиному, против Маккартни Эля ничего не имела против, но говорила: у нас целая собака, а не половина.

— Имя — самая простая вещь. Как его кормить, ухаживать, дрессировать? Вообще об этой породе хоть что-нибудь знаешь?

— Конечно! Пока ты геройствовал в Минске, Кабушкины мне целую лекцию прочли. В общем, это улучшенная немецкая овчарка с примесью крови волка. Мордочка похожая, ушки острые и скоро встанут. Но спина ровная, прямая, без скоса как у немцев, и это очень хорошо. Кормить — мясом, мне ещё прикормок дали. А потом достанем импортное питание. Главное, тебе веселее будет бегать по утрам — с Джонни на поводке!

— Договорюсь с кинологической службой УВД, — прикинул Егор. — Коль собака служебная, пусть умеет служить.

— Тяв! — ответил щенок.

Естественно, он не разбирал ни слова, но понял, что внимание новых хозяев обращено к нему, и радовался, не выказывая никакого замешательства от смены обстановки и расстройства от разлуки с родными.

— Он будет скучать по своим?

— Валентина уверяла — недолго. Поскулит немного, когда обнаружит, что его не возвращают к маме, привыкнет и успокоится.

Около дома он вдруг вскочил на четыре лапы и принялся заливисто лаять. И было с чего. Около самой ограды стоял обшарпанный белый «Москвич-412», из него вышел человек с неизгладимой печатью зоны на выражении лица и походке.

— Егор! Вам велели передать, что залётные хотели ставить вашу хату. Мы присмотрели.

— Кто велел? — лейтенант вышел один и захлопнул дверцу, сказав Элеоноре оставаться внутри.

— Батя. Вы его как Нестроева знаете.

Уголовник сел в колымагу, она завелась, водитель, не прогревая мотор, тронул с места. Егор, проводив их взглядом, принялся открывать ворота, чтоб загнать «жигули» во двор. Небольшой намёт раскидал лопатой.

Остатки праздничного настроения сдуло как порыв ветра сносит пламя свечи.

— Кто это? — Элеонора прижимала к себе щенка, не желавшего успокоиться, словно прикрывала его от неприятных незнакомых дядей.

— Слышала, что говорили с трибуны очередного съезда? Организованная преступность в СССР исчезла как явление. Ты только что видела её, исчезнувшую. Пахан, смотрящий за районом, передал, что наш дом намеревались обчистить, но он не позволил. Тот самый, что предлагал патронировать «Счастье». Набивается в друзья, правда, его покровительство обойдётся стократ дороже, чем польза от его услуг. Пока Джонни не защитник, придётся завтра шлёпать в Советский отдел охраны, заказывать сигнализацию. Хлопотно, придётся каждый раз набирать им, приходя с работы. Но дома под сигнализацией не грабят. Менты приезжают быстрее, чем воры успевают обшмонать жилье и скрыться. Кстати, не дорого.

По этой причине очередь граждан, желающих поставить сигнализацию, — многолетняя, как на югославский гарнитур. Но следователю с милицией договориться несложно.

х х х

Глеб Василевич, он же «Баклан», привлекал уже тем, что не сиял профессиональным шармом мошенника, сразу располагающего к доверию. Возрастом примерно равный Егору, а ростом чуть ниже, он приехал на место встречи на обычном рейсовом троллейбусе. Как говорили в двухтысячных — беспонтовый.

Лейтенант ждал в такси на площади Якуба Коласа, как раз напротив филармонии, где репетировали «Песняры», а сама площадь по-прежнему несла уродливый шрам метростроя. Подземку планировали сдать к 40-летию освобождения БССР от оккупантов, то есть летом 1984 года, так что жителям города требовалось терпение.

— Глеб? Я — Жора.

Тот кивнул, настороженно глядя.

— Да. Я — Глеб. Пошли, тут на Красной есть кафетерий. Холодно, твою мать…

Внутри заведения стояли высокие круглые столы с алюминиевым ободом, более подходящие для кружек с пивом и воблы, нежели безалкогольного. Василевич взял пирожное и кофе с молоком, Егор — чёрный кофе без сахара, но зря, напиток был отвратителен, сахар и молоко немного бы перебили вкус. Советский вариант — кофе с цикорием — мог понравиться только тому, кто ни разу в жизни не пил нормальный, сваренный в кофемашине.

— Жора, ты кто?

— Если опустить ненужные тебе подробности, искатель острых ощущений.

— Деньги есть?

— Денег нет. Несколько тысчонок найдётся, но разве это деньги? Быстро приходят, легко уходят. Живём один раз.

— Сестрицу мою впечатлил.

Егор через силу отхлебнул кофейный суррогат.

— Вот те крест: не пытался. Она как бабочка — летит на огонь. А я — даже не огонь. Солнечная плазма. Постараюсь не обжечь ей крылышки.

— Слушай… держался бы подальше от неё, — включил «заботливого брата» Василевич.

— Смешно. Ты за неё переживаешь? Лучше бы не нюхала кокаин. Тем более, их нормального поставщика взяли. Нарвётся на дебила, что подкинет ей фуфел, и отравится. Ну, и с обкурившейся или нанюхавшейся девкой делай что хочешь.

— А ты — хочешь?

— Не скрою. Когда целовались последний раз перед Новым годом, у меня встало. Но — стрёмная. Я больше по простым, по колхозным. Которые без претензий.

Бритая физиономия Глеба свидетельствовала: он обескуражен такой откровенностью. Парень снял вязаную шапку, открыв взору длинные светлые вихры.

— Неуважительно как-то. А она за тебя ходатайствовала…

— Спасибо ей. Но я и сам. Тем более, это всего лишь развлечение. Хочешь — бери меня в дело. Ну а нет — без обид. Разбежались.

— Она сказала, что ты торговал золотом?

— Вот же язык без костей… — изобразил раздражение Егор. — Точно бабам ничего говорить нельзя. Объяснил ей: с этим давно покончено. Потому что — статья. А пока я нашёл схему, Кодексом не предусмотренную. Само собой, попытаются приколупаться, если всплывёт… Но чрезвычайно маловероятно, что кто-то будет копать в моём направлении.

— Туману напускаешь?

— Какой туман! Я прямо говорю — не скажу. Вижу тебя первые десять минут. Твоя сестра тебе тут же выложила про золото, ты кому про мои гешефты расскажешь?

— А вроде говорил ей, что ты рисковый и фартовый, — поддел Глеб.

— Без базара. Это когда делаешь ставку и ждёшь — сыграла она или деньги ушли в задницу. Но вот ждать, придут за мной или нет, нам не нужен такой хоккей. И тебе, Глеб, скажу: меньше знаешь — крепче спишь.

— И как с тобой говорить…

— А ты пока правила расскажи. Может, я сам первый пошлю тебя дальше, и продолжения не будет.

— Правила простые. Входной билет двести рублей, и ты мне отдашь их прямо сейчас. Минимальная ставка — тысяча.

Вот это инфляция, подумал Егор. До Нового года за билет просил сотку. Растут аппетиты у пацана… Ну, пусть потешится напоследок.

— А максимальная?

— Нет максимальной. Правда, больше пятёрки никто не положил.

— Продолжай.

Глеб всматривался в Егора столь испытующе, что, казалось, дырку прожжёт.

— Участвуют пять водителей. Чья машина останется на ходу, тот и победил. Соответственно, победили те, кто на него поставил. Я удерживаю пятнадцать процентов, всё честно.

Лейтенант потёр лоб.

— Нихрена не понятно. Допустим, два десятка игроков, вряд ли больше. По паре косарей положили в среднем, итого сорокуха. Пятнадцать процентов с неё — это шесть тысяч. Надо: нанять гонщиков, подмыть пять тачек… Не, арифметика не пляшет. Останется пшик. С двух угнанных «жигулей», разобранных и проданных, навар куда толще. А пять… Ты, часом, не разводишь?