— Ты его установил?

— Не могу. Вышел на саму Плоткину, обольщаю, угостил кокаином.

— Про последнее будем считать, что я не слышал. Откуда она взялась?

— Из дневника самоповесившегося пацана, Ильи Чухонцева. Ещё про неё говорил ваш Гена Кожемяков, он ей кокс продавал. Не поверите, вы такую толпу студентов оставили без кайфа, арестовав его.

— Переживут. Он нам стольких уже сдал…

— Молодец. Брата Плоткиной знает наверняка. Эта девица сама из себя ничего не представляет, совсем юная, только восемнадцать стукнуло. Но — дочь тогашки, вместе с братом лезет в «высший свет». Оттуда у неё информация. Меня считает таким же, коль угостил девицу, с которой знаком всего час.

— Тебе бы в оперы идти, а не в следователи.

— Вы же не взяли…

— Сам знаешь, почему, — Сазонов что-то пометил у себя на перекидном календаре и спросил: — Почему не озадачишь этим Плоткиным Папаныча?

— Хочу, чтоб сработали тоньше. Кроме того, надеюсь, что этот тип выведет на другую золотую молодёжь, делающую ставки на деньги родителей, заработанные на взятках и воровстве. Ваши клиенты. И ещё, не уверен, что у него та же фамилия, вдруг — двоюродный брат.

— Всё?

— Почти. Может случиться, что вычислю нечистых на руку сотрудников ОБХСС из города или даже из МВД республики. Нестроев предупредил — на «Счастье» готовится наезд.

— И ворьё в курсе…

— Меня тоже беспокоит их информированность. В общем, если я не застану на месте вас или Аркадия, кому звонить?

Сазонов раздумывал секунд десять.

— Ладно. Пиши телефон. Представься, только не Вундеркиндом, а…

— Ноль-ноль-восемь. Потому что ноль-ноль-семь уже занято.

— Хорошо. Я распоряжусь, чтоб знали — на связь вышел наш человек.

— И последнее. Приборчик, что обнаруживает прослушки-закладки.

— Категорически запрещено, этого я даже не слышал. Подойди к Аркадию, он на месте. Только верни!

— Вы же меня знаете…

— Именно. Ты непредсказуем и недисциплинирован.

— Вас тоже — с наступающим!

Закладки обнаружились две — у Кабушкиной и у Элеоноры. Одна — под днищем шкафа, другая в венткоробе. Учитывая, что даже уборка этих комнат происходила в присутствии хозяек, поставил их кто-то очень «свой»…

Диктофоны содержали обычную кассету «МК-60», тянувшуюся чрезвычайно медленно, не на четвёртой штатной скорости. Они включались на запись автоматически, реагируя на шум, в паузах останавливались. У Валентины плёнка докрутилась, и запись прекратилась, у Элеоноры остались последние метры.

Егор злорадно сложил гаджеты в наплечную сумку с милицейскими бланками. Пусть потом отчитываются, куда пропали товарно-материальные ценности. Подобный аппарат видел у Цыбина, по меркам 1982 года — писк хайтека. Озадаченной Кабушкиной пообещал прослушать всё сам — что она говорит про Егора за спиной, а Элеонора — с какими мальчиками любезничает. Директриса беспечно махнула рукой, Эля взволновалась несколько больше, вставив «там ничего серьёзного».

— А что несерьёзно? Ты же понимаешь, что подвергаешь чью-то жизнь опасности? Причём — не свою!

В голову пришла здравая идея. Преодолев слабый протест Кабушкиной, лейтенант вытащил из её двухкассетника фирменную «Сони» с записями «Бони-М», воткнул в диктофон и включил на запись, сунув не под шкаф, а за любимый фикус Валентины, очевидно, напоминавший тропическую растительность исторической родины её предков.

Подумав, что стращать их на сегодня хватит, уехал в РОВД.

Предупреждение уголовника сработало на все сто. Около шести вечера позвонила Элеонора и сообщила дрожащим голосом: магазин закрыт, орудует бригада ОБХСС из города, шесть оперов и четыре нештатника.

— Давно? — Егор постарался унять подскакивающий на адреналине пульс.

— Второй час. Не давали позвонить.

— А сейчас?

— Требуют десять тысяч. Обещают покровительство на год. Кабушкина держится как распятый раввин. Только не смеётся.

— Подбодри её и скажи со всем соглашаться. Через час привезу деньги. Будь на телефоне. Возможно, «Верас» — не лучшее место для передачи.

— Опять ты куда-то влип, — догадался Вильнёв.

— Николай! Вот очень тебя прошу, сейчас не лезь. Вступают в бой силы, что ненароком нас с тобой обоих раздавят как навозных жуков. Но я хоть знаю, откуда ветер дует и в какую щель уползать. Хорошо? Не шучу.

В ответ услышал пару матерных восклицаний. Не вникая в них, набрал телефонный номер.

— Это ноль-ноль-восемь. В течение часа ожидается передача взятки в особо крупном размере должностному лицу, занимающему ответственное положение.

Когда он закончил и потянулся за курткой, Вильнёв предупредил:

— Не переоценивай себя. Иначе — правда раздавят.

— Завещаю тебе пишмашинку и, вместе с приостановленными, сто двадцать три уголовных дела.

Затем пришлось метнуться домой, достав из загашника десятку, которая ой как не скоро вернётся, переписать номера сторублёвых купюр и мчаться на Восток-1. Там, как в той книжке: ба, знакомые все лица.

— Аркадий! Дело же не по твоей части…

Тот кинул едва докуренную до середины «стюардессу».

— Ежу понятно. Но почему-то Виктор Васильевич считает, что покрывать твои выходки можем только я или он сам.

— Лестно.

С Аркадием приехало трое характерных «мужчин в штатском».

Егор описал диспозицию, им не понравившуюся.

— Не пойдёт. Нам что, валить мордами на пол всю гоп-компанию? Тем более, часть оперов и общественники — не факт, что в курсе вымогательства. Надеюсь, ты не брал табельный.

— Не успел.

— Тебя вообще здесь нет. Ты — заинтересованное лицо, сожитель потерпевшей. Да и откуда десяти тысячам взяться у честного мента? — пошутил гэбешник.

Они лежали у сердца во внутреннем кармане куртки и словно просили: не отдавай нас в нехорошие руки. Поимённо просили, номер каждой помечен в бумажке…

— Действительно, откуда?

— Я тебе дам. Они помечены спецкраской, видимой в ультрафиолете. Сам ваш ОБХСС такие использует. Но и мы не лыком шиты. Правда, предназначались для… Не важно.

— Где передать?

— Давай так. Вон — кафе. В понедельник вечером наверняка есть свободные столики. Зови их. Придут только те, кто замешан. Отдай пакет Элеоноре, она — Кабушкиной. Мы за стойкой, вы двое, — он кивнул паре подручных, — блокируете выход и сразу несётесь в зал, как только послышится шум.

— Слушаюсь, — кивнул Егор.

— Слушаюсь — это мой любимый глагол, — усмехнулся Аркадий. — Жаль, что от тебя слышу его впервые. Дуй к телефону-автомату и проси Элеонору выйти, а чтоб Кабушкина шла к кафе.

Егор посмотрел вдоль темнеющего проспекта, освещённого фонарями. В декабре ночь опускается рано.

— Что меня смущает. Их наглость. Требуют взятку и не тихарятся. Может — подстава?

— Не думаю. Скорее — обнаглевшие вконец. Кто может поймать за взятку за руку? Только ОБХСС, а они сами — ОБХСС. Страна непуганых идиотов. Не знают, суки драные, что за них взялись орлята Дзержинского.

Это прозвучало с таким пафосом, что Егор едва сдержал рогот, отыскивая будку телефона-автомата.

Дальнейшее, что естественно, пошло не по плану. В кафе явились двое, щуплый человечек под метр шестьдесят и детинушка ростом с Егора. Сели напротив Кабушкиной, ничего не заказывая. Та завернула конверт с гэбистскими деньгами в салфетку и протянула. Как только мелкий сграбастал взятку, над ухом лейтенанта прозвучало: «снято!»

Аркадий рванул вперёд, оператор, отложивший камеру — тоже, размахивая наручниками.

— Работает Комитет Госбезопасности! Всем оставаться на местах, руки на стол!

Вопил он во всю силу небогатырских лёгких, призывая подмогу из холла. Бежал, вытянув впереди себя красное удостоверение, Егор, забив на предшествующие его увещевания и свои обещания не встревать, пристроился следом за киношником.

Жаль, что оперативная съёмка прекратилась, камера запечатлела бы незабываемые кадры. Тарелка салата, заказанного Кабушкиной, полетела Аркадию в физиономию. Крупный опер подскочил и врубил стиль Чака Норриса. Точнее — врубил с ноги оператору в промежность, сложив его как перочинный ножик. С той же ноги — маваши в голову Аркадию, увлечённо выколупывающему майонез из глаз.