Никакого ответа.

У меня кончалось терпение, мои нервы и так были на пределе. Все мое тело до сих пор пыталось совладать с новостями об отце.

– Слушай, либо отвечаешь, либо я выбью дверь.

Плач усиливался. Неконтролируемый. Я сделал шаг назад для размаха, после чего пинком открыл дверь. Она слетела с петель, врезаясь в большую стену кабинки, словно пострадавший в кровавом боевике.

Но я вижу не ребенка или раненое животное.

Только одну Уиннифред Эшкрофт, которая свернулась калачиком над бачком унитаза в красном платье, с размазанным по всему лицу макияжем, и пила вино прямо из бутылки. Ее волосы были в беспорядке, и она тряслась как осиновый лист.

Разве она не беременна?

Бедный жалкий Пол. Он не может даже толковую жену себе завести.

Слезы текли по ее щекам. Она выпила достаточно из этой бутылки. Вино наполовину закончилось. Мы оба молча смотрели друг на друга, застряв в каком-то проклятом состязании. Только теперь совершенно ясно, что она не ожидала от меня вопроса, что случилось.

– У тебя проблемы? – сказал я, спрашивая по большей части из-за моей гражданской ответственности. – Он обижает тебя? Делает больно?

– Ты никогда не будешь и наполовину таким мужчиной, как он! – Она покачала головой.

Ну да, в этом же моя цель жизни.

Я оглянулся вокруг, ожидая, когда она встанет и освободит туалет. Она самое причудливое создание, которое я встречал.

– Мой муж потрясающий, – подчеркнула она, начиная злиться, будто я был тем, кто плакал с бутылкой алкоголя в руках на колонии микробов.

– Твой муж ничем не примечательный, как моя самая нелюбимая пара носков, но это не тот разговор, который я хотел бы сейчас продолжать, – возразил я. – Теперь, если я ничего не могу сделать…

– Да, не можешь. Даже если бы мне нужна была помощь, я бы не попросила тебя! У тебя самомнение выше фонарного столба. – Она вытерла нос тыльной стороной руки, всхлипывая. – Отстань.

– Вот это да, Уиннифред, а я думал, что все южные красавицы милые и податливые.

– Уйди уже наконец! – Она резко встала на ноги и хлопнула дверью перед моим лицом. Ну, или тем, что осталось от двери, без разницы.

Секунду я размышлял над тем, чтобы дать ей свой номер. Вдруг Пол правда обижал ее. Но потом я вспомнил, что у меня у самого было проблем по горло, включая смерть Дуга, требовательное поведение Грейс, мою карьеру и еще много чего.

Я повернулся и ушел.

Сказать Грейслин Лэнгстон, что обожаемый приемный папочка наконец отбросил копыта.

Тогда

Как и все истории с поучительной моралью, моя началась в большом, размашистом особняке. В нем были витражи, стрельчатые арки, ребристые своды и наружные каменные полуарки.

Расписные фрески, шахматные фигуры из мрамора ручной работы и величественные изогнутые лестницы.

Со злобной мачехой и раздражительной сводной сестрой.

Ночь, изменившая все, начиналась нормально, как и все несчастья.

Отец с Мирандой уехали в город, чтобы посмотреть премьеру пьесы Чехова «Чайка» в театре «Калипсо Холл», и оставили нас дома. Они часто так делали. Миранда наслаждалась искусством, а отец наслаждался Мирандой. Однако никто не радовался нам, так что нам самим приходилось развлекать друг друга.

Моя сводная сестра Грейслин и я сплюснули картонную коробку, которую выкрали с кухни, и по очереди садились на нее, скатываясь вниз по лестнице. Мы сталкивались с домработницами, пока они бегали из одной комнаты в другую, нося пушистые теплые полотенца, вещи для ужина и костюмы из химчистки. Они бы раздавили нас, словно букашек, если бы могли. Но они не могли. Мы были Корбинами. У нас имелось право, привилегии и могущество. Избранные Скарсдейла. Нам было суждено раздавить, а не быть раздавленными.

Мы скатывались и скатывались вниз по лестницам, пока наши задницы в дизайнерской одежде не становились красными. Мой позвоночник становился похож на желе от всех столкновений со ступеньками. Ни у одного из нас не было и мысли остановиться. В замке было не так много развлечений. Видеоигры запрещали («Они делают ум ленивым», – говорил отец), игрушки создавали беспорядок («И вы все равно уже выросли», – фыркала Миранда), и у нас закончились домашние задания.

– Уф, – шуточный звук вырвался у Грейслин. Она была наполовину в воздухе, скользя вниз по лестнице, как раз в момент, когда парадная дверь распахнулась. Она скатилась прямо на моего отца. Ее лицо остановилось напротив его обуви.

– Что за… Арсен! – Мой отец с грохотом бросился к подножию лестницы, обходя ее. Полосы от ногтей украшали его щеки. – Что за беспорядок?

– Мы просто…

– Решили разбиться? Ты думаешь, у меня есть время, чтобы ехать в отделение неотложной помощи с вами? – выплюнул он. – Иди в свою комнату. Немедленно.

– Грейслин. – Моя мачеха вошла следом, закрывая за собой дверь. Мне не нужно было видеть ее ногти, чтобы знать, что под ними была кровь моего отца. Когда они ругались, она всегда делала это. Причиняла ему боль. – Иди, позанимайся балетом, дорогая. Нам с папочкой нужно обсудить взрослые вещи.

Папочка.

Он не был ее папочкой.

Черт, он не был даже моим папочкой.

Дуглас Корбин не создан для отцовства.

Все же довольно странным было то, что он не ненавидел Грейслин, ребенка другого мужчины, с такой же силой, как меня.

– Прости, мам.

– Все в порядке, милая.

Грейслин поднялась и отряхнула коленки. Она поднялась по лестнице, засунув мятую картонку под мышку. Мы побрели по темному коридору. Мы знали последствия. Никому из нас не хотелось стать зрителями в первом ряду, когда отец и Миранда спорили.

Все, чем занимались отец с Мирандой, это ссорились и мирились. Они не хотели, чтобы мы присутствовали при любой из этих сцен. Так у нас появились игры с катанием по лестницам и хождением по краю. Из-за скуки, потому что нам всегда было очень одиноко.

– Думаешь, они накажут нас? – теперь спросила она меня.

– Мне все равно. – Я пожал плечами.

– Да… Мне тоже. – Грейслин толкнула меня своим костлявым локтем в ребра. – Догонялки до моей комнаты?

– Я догоню тебя на крыше. – Покачал я головой.

Она быстро прошла по золотому мрамору, исчезая в своей комнате.

Каждый раз, когда они отправляли нас в наши комнаты, мы поднимались по пожарной лестнице, чтобы посидеть на крыше. Это был способ скоротать время, а еще мы могли говорить что угодно без лишних ушей работников, которые могли все подслушать и потом донести.

Я зашел в комнату Грейслин, она выглядела так, словно дизайнером была сама Барби. У нее была двуспальная кровать с розовым балдахином из тюля, белый резной камин и мягкие кресла. Ее балетные принадлежности разбросаны повсюду.

Грейслин любила балет. Я не знал причины. Вот только балет явно не любил ее в ответ. Из нее получалась паршивая балерина. Не потому, что она не была красивой, а как раз потому, что у нее была только красота. Она почти не могла двигать ногами, и, как бы иронично это ни было, ей не хватало грации.

Окно открыто. Из-за ветра занавески танцевали. Даже они танцевали лучше, чем Грейслин.

Я зашнуровал кроссовки, прежде чем высунуться в окно. Я вылез на мокрую от дождя железную лестницу. Грейслин я увидел, когда она прислонилась к одной из труб, скрестив лодыжки и выдыхая пар, как дракон.

– Готов пройтись по краю? – ухмыльнулась она.

Край крыши был узким, из-за чего нам приходилось ходить по нему по одному шажочку. Для нашей игры мы ходили по краю, от одного дымохода к другому, так быстро, как только могли. У нас у каждого одна попытка. Мы засекали время друг друга и иногда, точнее, большую часть времени, я подозревал, что она жульничала, поэтому я никогда, совсем никогда, не позволял ей победить.

– Ты засекаешь время или как? – Грейслин склонила подбородок в мою сторону.

– Готова снова остаться в дураках, сестренка? – Я кивнул, достав из кармана секундомер.