Но какова была судьба самой митрополии в эти годы? В 1430 г. умер митрополит Фотий, и именно после его смерти борьба за великокняжеский престол приняла наиболее острые формы. В 1434 г. митрополитом всея Руси стал, с благословения константинопольского патриарха, смоленский епископ Герасим, но он, как пояснил псковский летописец, «на Москву не поеха, заве (потому что) князи руския воюются и секутся о княжении великом». Оставаясь в Смоленске, Герасим руководил оттуда общерусскими церковными делами — в 1434 г. к нему ездил благословляться новгородский архиепископ Евфимий II. Пребывание Герасима на митрополичьем престоле было недолгим — в 1435 г. его заподозрил в измене и сжег литовский великий князь.
В 1437 г. патриарх назначил русским митрополитом грека Исидора, игумена одного из Константинопольских монастырей. Византия переживала в то время трагический момент своей истории: к стенам Константинополя, оставшегося последним клочком земли некогда могущественной империи, подступали турки, готовые завоевать город; спасти его могла только помощь западных христиан — католиков. Исидор стал одним из активнейших сторонников унии (объединения) с католиками, но на Руси унию не признали. В связи с этим летописи обычно избегают упоминать о его митрополичьей деятельности. Однако из отдельных сообщений известно все же, что с весны до осени 1437 г. Исидор выполнял свои святительские обязанности в Москве, а затем полгода провел в Новгороде и Пскове. После поездки в Италию и подписания унии Исидор в 1441 г. снова приехал на Русь и продолжал считаться митрополитом, даже скреплял договоры между князьями. Но потом он все же вынужден был уехать, и митрополия вновь стала вакантной.
О следующем митрополите — бывшем рязанском владыке Ионе мы уже кое-что знаем: в 1446 г. он помог Шемяке захватить детей Василия Темного — будущего Ивана III с братом — и был за это поставлен на митрополию. Василий Темный простил Ионе его службу Шемяке. А. А. Зимин справедливо объяснил это довольно неожиданное решение великого князя тем, что «сильные мира сего любят сторонников с сомнительной репутацией: те всегда стараются быть преданными»{23}.Но шемякиного митрополита не признали остальные князья; для них он оставался только рязанским епископом, и ему предстояло еще добиваться митрополичьего престола.
Однако если митрополичий престол в 1430–1448 гг. не раз оставался пустым, то митрополия, как учреждение — старцы, казначеи, печатники, дьяки, — вся канцелярия митрополита — продолжала действовать все эти годы. Где же мог находиться двор митрополита в то время, когда святительский престол занимал смоленский владыка Герасим, а затем Исидор, пребывавший по нескольку месяцев в Москве, Новгороде и Пскове? Видимо, двор был «в пути», перемещался вместе с митрополитами; в паиболео острые моменты феодальной войны оп мог находиться скорое в Новгороде, чем в Москве. И это обстоятельство должно было сказаться на «своде 1448 г.»: в отличие от более ранней Троицкой летописи он широко привлекал материалы внемосковского, особенно новгородского, летописания.
Каковы же были тенденции этого свода? «Нестор XV века» был в гораздо большей степени общерусским летописцем, чем его предшественники — московские и владимирские летописцы, занятые прежде всего местными княжескими и митрополичьими делами. Главная идея «свода 1448 г.» — идея единства Русской земли в борьбе с ее внешними врагами, осуждение внутренних распрей и столкновений между «братьями»-князьями. Повести о битве на Калке и нашествии Батыя в этом своде пространнее всех предшествующих рассказов об этих битвах: они соединяют известия более ранних и кратких рассказов — новгородских, владимиро-московских и южно-русских. Но составителя свода интересовали не только татаро-монгольские нашествия XIII в. Он впервые ввел в общерусское летописание подробные рассказы о выступлениях против ханской власти, происходившие в первой половине XIV века — в Твери: житие тверского Михаила Ярославича, замученного в Орде, и повесть о восстании против татарского наместника в Твери Щелкана (Чол-хана) в 1327 г. Впервые широко было освещено в «своде 1448 г.» и важнейшее сражение с Ордой в XIV в. — Куликовская битва. Вместо короткого сообщения более ранней Троицкой летописи, занимавшего полстраницы, здесь была помещена обширная летописная повесть, где особенно подчеркивалась предательская роль рязанского князя по отношению к его «братьям» — русским князьям. В повести о Куликовской битве «свода 1448 г.» не было еще известных рассказов об обмене одеждами между Дмитрием и одним из его воевод и о внезапном появлении засадного полка, решившего исход битвы (они появятся в более поздних памятниках), но уже упоминался святой Сергий Радонежский как вдохновитель Дмитрия в войне с Мамаем (более ранние летописи об этом ничего не знали). Так же расширен и превращен в обширную повесть был и краткий рассказ предшествующей летописи о нашествии Тохтамыша в 1382 г. Дмитрию Донскому в его борьбе с Ордой было посвящено еще одно произведение, внесенное в летописание «сводом 1448 г.» — «Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя Русьскаго».
Но как же должен был править этот русский царь? Тема эта явно намечалась в целом ряде известий и рассказов, помещенных (иногда из различных источников, а иногда и впервые) в «своде 1448 г.».
Сообщая об отношениях Новгорода с приглашенными туда князьями летописец неизменно напоминал о правах новгородцев «вводить» к себе князей и «показывать им путь», если они не соблюдают новгородский «наряд» (порядок, устройство) — своеобразную конституцию республики. Тема эта возникает именно в рассказе об установлении такого «наряда» — в 1136 г., когда был свергнут князь Всеволод Мстиславич. И далее систематически рассказывается о приглашениях князей: «введоша (ввели) в Новгород», и «приведоша (привели)», «посадиша (посадили) в Новегороде на столе (престоле)», и об изгнаниях их: «выгнаша» (выгнали), «показаша (показали) путь», «не приняша. но путь указаша». В ряде случаев рассказы о столкновениях новгородцев с князьями включают (как и рассказ о перевороте 1136 г.) подробные описания обстоятельств столкновения и тех проступков, которые ставились в вину неугодным князьям и их сподвижникам. Одни из них не соблюдали «наряда» с новгородцами, другие не удовлетворялись новгородским «столом» (престолом) и пытались «неправо» (несправедливо) приобретать «иные волости» (владения), третьи составляли «совет (заговор) зол» и т. д.
Впоследствии, в московском великокняжеском своде, использовавшем «свод 1448 г.», все эти известия были тщательно процензурованы. Чтобы представить себе характер этой цензуры, приведем ряд параллельных текстов:
Софийская I — Новгородская IV летописи
1154 г…..изьгиаша князи Ярослава новгородьци, а посадиша Мьстислава Ростиславича.
1170 г…..выгиаша новогородцы князя Романа.
1179 г…..посадиша в Новегороде на столе Ярополка Ростиславича. показаша новгородьци путь князю Ярополку…
1180 г…..новогородьци пояше князя. Святослава в Новъгород.
1181 г…..новогородьци… приведоша к себе князя Володимера Святославича.
Великокняжеское летописание
второй половины XV века
1154 г. Иэыде (ушел) князь Ярослав из Новгорода, а приде (пришел) Мьстислав Ростиславич.
1170 г…..выде (вышел) из Новагорода князь Роман
1179 г… Прииде в Новогород Ярополк, седе на столе… и выиде Ярополк из Новагорода.
1180 г. князь Святосла прииде в Новгород и седе на столе.
1181 г. Прииде киязь Владимир Святославич в Новгород и седо на столе (сел на престол).{24}
Примеров таких известий, тщательно переправленных более поздними летописцами, множество — они обнаруживаются вплоть до XV века{25}. Почему великокняжеские летописцы (см. правую колонку) цензуровали такие тексты, понять нетрудно. Но почему составитель «свода 1448 г.» (левая колонка) так тщательно отмечал все эти изгнания из Новгорода и приглашения князей? Он ведь был не новгородским, а общерусским летописцем — зачем же ему было об этом писать? Может быть, он просто переписал эти известия из новгородских источников, механически соединив их с общерусскими повестями о борьбе с Ордой? Нет, «Нестор XV века» отнюдь не был бездумным компилятором, соединявшим первые попавшиеся ему под руку материалы. Конечно, он пользовался новгородским летописанием за XIII–XV вв., но заимствовал из него лишь определенные, интересовавшие его известия (опуская обильный материал, связанный с внутренней жизнью Новгорода). Мало того — известия о защите Новгородом его прав он брал не только из дошедшей до нас новгородской летописи XIV–XV вв., но и из других источников. Так, под 1169 г. в «своде 1448 г.» была помещена неизвестная по более ранним летописям повесть о Знамении Богородицы во время похода владимиро-суздальского князя на Великий Новгород. Новгородцы вынесли на городскую стену икону богоматери, однако это не удержало суздальцев от обстрела города, и одна из стрел попала в икону; икона оборотилась «лицем на град» — на осаждавших нашла «тма» и «ослепоша (ослепли) вси». К краткому новгородскому известию об отказе новгородцев принять очередного князя в 1177 г. добавлено очень важное заявление новгородцев князю: «Поди прочь, а мы себе князя добудем. Ты у нас будя (будучи), а иныя волости ищеши (стараешься приобрести) неправо (несправедливо)»{26}. Очевидно, что составителя «свода 1448 г.» интересовали не новгородские вольности сами по себе, а незыблемость договорных отношений: нарушение новгородского «наряда», установленного еще в 1136 г., казалось ему таким же нарушением «правды», как и предательство киевского князя Святополка Окаянного или Олега Рязанского (во время Куликовской битвы) по отношению к братьям-князьям.
