Наиболее ясно обнаруживается идеология «Нестора XV века» в повести о битве на Липице в 1216 г. Это было сражение между владимиро-суздальской и объединенной новгородской и ростовской ратью, которой предводительствовал Мстислав Удалой, один из смоленских князей, княживший в маленьком Торопецком княжестве, но участвовавший во всех военных походах того времени, кончая первой битвой с татарами — на Калке в 1223 г. Но Калка была еще впереди, а на Липице новгородцы во главе с Мстиславом одержали блистательную победу над владимирцами. Именно поэтому о битве на Липице ничего не сообщало до «свода 1448 года» владимиро-московское летописание, а в Новгородской I рассказывалось кратко. «Свод 1448 г.» создал на основе краткого новгородского и других источников целую повесть об этой битве, где сочетались обе любимых темы летописи: недопустимость войн между братьями-князьями и незыблемость новгородских вольностей. Владимиро-суздальские князья не только не уважали прав Новгорода; они лишили также своего старшего брата, ростовского князя, престола его отца. В повести появляется и совершенно новый персонаж — боярин с многозначительным именем Творимир, заявляющий владимирским князьям, что по его «гаданию» (мнению) им «лучше бы мир взяти и дати старейшинство (верховную власть)» старшему брату. Таким же носителем «правды» выступает и главный герой повести — уже воспетый новгородскими летописцами князь Мстислав Удалой. Увидев, как новгородские и смоленские «пешци» бесстрашно нападают на владимирское войско, он восклицает: «Не дай бог выдати… добрых людей», — бросается в битву и наголову разбивает суздальцев{27}.
Перед нами, таким образом, как раз упомянутая в предшествующей главке правовая концепция — «договорное сознание», — почитание договора и скрепляющего его ритуала, которое было характерно для многих стран западноевропейского средневековья и севернорусских республик Руси. В данном случае она отразилась в общерусском летописном своде, проникнутом идеей национального единства. Мы не знаем имени «Нестора XV в.» — митрополичьего летописца, трудившегося где-то «в пути», вне Москвы и думавшего о судьбе всей Русской земли. Однако идеи эти были достаточно определенны и конкретны: единство Руси на договорной основе с признанием прав отдельных земель. Это, видимо, и была та политическая программа, которая сложилась у русских книжников, размышлявших в годы «великого нестроения» над будущим своей страны.
Страна возвращалась к мирной жизни. На московском престоле сидел великий князь, власть которого более не оспаривалась. С 1448 года на Москве появился и митрополит: Василий Темный, простив Ионе его службу Шемяке, решил созвать собор епископов, избравших Иону митрополитом. Правда, избрание это даже не было представлено на утверждение константинопольскому патриарху, в связи с чем Иону не признавали главой церкви многие видные иерархи. Но вскоре совершилось событие, после которого патриаршее благословение стало — по крайней мере на некоторое время — не столь уж важным для митрополии. Турецкий султан Мухаммед II в 1453 году взял Константинополь. Патриархия раскололась: один патриарх, признавший унию с «латинами», бежал в Рим, другой остался в завоеванной турками столице, ставшей отныне Стамбулом. Церковные деятели Западной Руси пребывали в некоторой растерянности: часть из них склонна была признавать авторитет бывшего митрополита Исидора и его ставленника, другие соглашались признавать авторитет московского митрополита. Колебались и новгородцы, еще недавно помогавшие Шемяке.
В 1456 г. Василий Темный пошел походом на Новгород. Поход был удачным, но мир, заключенный в селе Яжелбицы, в значительной степени был компромиссным. Великий князь обязался «держати» Новгород «в старине, по пошлине (обычаю), без обиды», не судить, «ни волостей раздавати, ни грамот давати» без участия посадника. Подтверждалась неподсудность новгородцев судьям «на Низу» — в Москве или других владимиро-суздальских землях; судить их можно было только в Новгороде. Сохранялись прежние границы, и порубежные города — Вологда, так же как ВолоК Ламский, — вновь признавались новгородскими землями{28}.
Еще более мирными оказывались отношения с наиболее могущественным после московского русским князем — тверским. Тверской великий князь Борис был теперь связан с Москвой родственными узами: во время борьбы с Шемякой Борис уговорил Василия Темного обручить его семилетнего сына Ивана со своей столь же маленькой дочерью Марией; в 1452 г. (когда Ивану III было двенадцать лет) они поженились. Тверской придворный писатель, инок Фома, в «Похвальном слове» Борису именовал московского и тверского князей не иначе, как «братьями» — вполне в духе «Нестора XV века».
У жителей разоренной страны, все еще живущей под страхом возобновления внутренних войн и внешних нападений, стали зарождаться — пусть робко и неуверенно — надежды на то, что уроки «великого нестроения» не пройдут даром, что они приведут к установлению каких-то новых и лучших порядков.
КИРИЛЛО-БЕЛОЗЕРСКИЙ КНИГОПИСЕЦ
Загадки Ефросина
Рассказ о Ефросине мы начнем не с его рукописей, не с древних памятников, а с произведения современной художественной литературы. Несколько лет тому назад известный итальянский филолог Умберто Эко написал приключенческий роман «Имя розы». Здесь есть все, чему положено быть в произведении такого жанра: множество загадочных событий, полдюжины тайных убийств и в заключение — пожар, гибель людей и сокровищ. Есть и герой, раскрывающий в конце концов загадку убийств, хотя и не успевающий предупредить их. Имя его, правда, звучит довольно знакомо и едва ли не пародийно — монах-англичанин браг Уильям Баскервилль, предок или однофамилец конан-дойлевского персонажа. Крайне необычно, однако, время и место действия романа. Время — XIV век, «осень» западного средневековья и Возрождение в Италии, место — североитальянский монастырь с великолепной, лучшей в тогдашней Европе библиотекой. Вот вокруг этой-то библиотеки и разворачиваются главные события романа. Гибнет писец-миниатюрист, рисовавший странные и фантастические инициалы и заставки в рукописях, погибают переводчик греческих и арабских сочинений, помощник библиотекаря и в конце концов сам главный библиотекарь. Смерть этих людей оказывается неслучайной. Спор, породивший все эти несчастья, касается одного вопроса: дозволено ли монахам читать мирские книги? В окружающем мире бушуют страсти: еще не разысканы и не истреблены приверженцы крестьянско-плебейского вождя Дольчино, требовавшего ниспровержения всех властей, духовных и светских, уничтожения собственности и установления всеобщего равенства. А между тем в библиотеке хранятся самые разнообразные рукописи и в числе их светские, языческие, греческие и латинские и такие, которые вызывают смех и не подобающее монастырю веселье. Человеком, по вине которого погибает большинство персонажей, оказывается Хорхе, слепой монах-испанец, нашедший радикальный способ не допустить чтения запретных рукописей, укрытых в библиотеке в особом, тайном месте. Он пропитывает страницы таких рукописей сильнейшим ядом, и нескромные монахи, которые пытаются прочесть их, погибают от отравы. По мнению Хорхе, это наиболее верное средство спасти души любопытных монахов от вечной гибели из-за вредных книг, порождающих критическое и насмешливое отношение к миру. Свои воззрения Хорхе излагает в беседе с Баскервиллем — еще до того, как последний разгадывает причину гибели монахов-книжников. Хорхе ссылается на Иоанна Златоуста, учившего, что Христос никогда не смеялся:
— Дух безмятежен лишь тогда, когда он созерцает истину и удовлетворяется достижением блага, и не подобает смеяться над истиной и благом. Вот почему Христос не смеялся. Смех возбуждает сомненье, — заявляет Хорхе.
— Но иногда следует сомневаться, — возражает ему более терпимый брат Баскервилль.
— Не вижу в этом смысла. Вступив на путь сомнений, ты можешь обратить его против властей, против учений отцов церкви и богословов, — настаивает Хорхе{29}.
