Джеймс часами ждал ее в фойе на случай, если она передумает и захочет уйти. Но она так и не вышла из своей комнаты. Я сидел в спальне напротив ее комнаты и ждал, когда она откроет дверь. Ждал, когда в последний раз услышу ее шаги, прежде чем она окончательно освободится от оков, в которые я ее заковал. Но шагов так и не последовало, и, ей-богу, я никогда не чувствовал такого облегчения за всю свою чертову жизнь.

— Вот файлы, которые ты просил.

Я поднял глаза, когда Джеймс положил коричневые конверты на обеденный стол передо мной.

— Здесь все фотографии и полицейские отчеты.

— А контракт?

— Твой адвокат должен составить его и подготовить в течение часа.

Я кивнул.

— Спасибо. — Джеймс завис, и я нахмурился. — В чем дело?

— Я нашел ее.

Я выпрямился на своем месте.

— Ты имеешь в виду того, о ком я думаю?

Он кивнул.

— Катарина Торрес, мы нашли ее.

Я уставился на стол перед собой.

— Где?

— В Испании.

Я поднял на него глаза.

— Испания?

— Рафаэль поместил ее в клинику, утверждая, что у женщины слабоумие.

— Правда?

Он пожал плечами.

— Зная, каким куском дерьма был Рафаэль, я думаю, что нет.

— Но почему? Зачем ее признавать недееспособной?

Джеймс засунул руки в карманы брюк.

— Мне передали информацию, что Катарина не одобрила его продажу акций твоему отцу.

— Мудрая женщина, — заметил я. — Значит, Рафаэль засунул дорогую мамочку в клинику, где она не могла доставить ему никаких проблем.

Я положил руки на стол, сплетя пальцы. Меня не удивляло, что Рафаэль шел на такие крайние меры, чтобы получить желаемое. Этот человек был извращенным ублюдком, готовым на все, чтобы купить себе путь в подполье и заняться торговлей людьми, потягивая наркотики. Таких ублюдков, как он, нужно было отсеивать от мира, и, к счастью, я был на другом конце пистолета, который послал пулю в его череп, отправив его прямиком в адские ямы.

Я откинулся на спинку кресла и постучал пальцем по столу.

— Иди и забери ее.

— Мы привезем ее сюда?

Я оглянулся через плечо в направлении комнаты Милы.

— Да. Привези Катарину сюда.

— Я сейчас же распоряжусь. — Тяжелые шаги Джеймса раздались в другом направлении.

— Джеймс?

— Да, сэр?

Я бросил на него решительный взгляд.

— У Рафаэля должен быть кто-то внутри клиники, кто находится на его содержании. Сделай так, чтобы этот человек был мертв к следующей неделе.

— Безусловно.

Кивнув, я отстранил его и проследил за тем, как он направился в фойе. Преданность никогда не оценишь по достоинству, а Джеймс был одним из самых преданных ублюдков, которых я когда-либо знал. Я был уверен, что, если бы мне пришлось отправиться в ад, Джеймс последовал бы за мной и стал бы моим личным привратником.

Услышав, как закрылись двери лифта, я расслабился в кресле, попивая крепкий кофе и надеясь, что он очистит мою голову от тумана, навеянного бурбоном, который застилал мой разум. Но даже сквозь токсичную дымку похмелья я все равно видел ее лицо. Как ее глаза мгновенно утратили свой блеск, как только она осознала масштаб моего секрета. Моя невысказанная правда пронзила ее, как кинжал, покрытый ложью, и ее яд заражал ее с каждой секундой. Я практически слышал, как ее мысли погружаются в мерзкие глубины моего обмана и подвергают сомнению каждое прикосновение, каждый поцелуй, каждое объятие. Один этот секрет был способен разрушить тысячу мгновений, и, увидев боль в ее глазах, я не был уверен, что она когда-нибудь простит меня. Чем дольше я стоял и наблюдал за ее болью, тем больше ненавидел себя. Я ненавидел себя за то, что перевернул ее мир с ног на голову.

Я ненавидел себя за то, что втянул ее в свой мир. Я ненавидел себя за то, что манипулировал ею, использовал ее, причинял ей боль. Я ненавидел себя за то, что влюбился в нее. Но больше всего… я ненавидел себя за то, что позволил ей влюбиться в меня. Я не должен был допускать мысли о том, что мы можем стать мужем и женой в истинном виде. Я не должен был давать ей надежду. Ее боль — дело моих рук, еще одна вещь, которая будет преследовать меня до последнего вздоха. Возможно, она все еще находится здесь, под моей крышей, отказываясь от моего предложения освободиться. Но это не значит, что я ее не потерял. Это означало лишь то, что она уйдет на своих условиях, а не на моих.

Возможно, это будет последнее "ура" ее эпического неповиновения всем моим требованиям. Что-то вроде: пошел ты, Святой. Если ты скажешь мне уйти, я приклею свою задницу к твоей входной двери. Потребуешь, чтобы я осталась, и я буду бежать при каждом удобном случае.

От этой чертовой женщины у меня кружилась голова, когда я пытался уследить за происходящим между нами. Мы постоянно толкались, но, черт возьми, когда мы сталкивались, это было столкновение, которое поглощало нас до тех пор, пока мы не могли перевести дух.

Пол скрипнул, и я посмотрел в сторону. Мила стояла у винтовой лестницы, ведущей на крышу. Она выглядела чертовски красивой в мини-платье с заниженной талией, безупречная кожа ее плеч подчеркивалась простыми бретельками. Но в цвете ее платья чувствовался сильный вызов, который безмолвно насмехался надо мной.

Зеленый.

Полная противоположность красному в цветовом спектре. Пусть и более мягкий оттенок зеленого, но смысл его был ясен и понятен.

Я встал и подошел к ней.

— Мила…

Но она, не говоря ни слова, босиком поднялась по лестнице. Я смотрел, как ее темные, несобранные локоны разлетаются по плечам, пока она поднималась на крышу. Сожаление, пронесшееся у меня в груди, было неожиданным. Я никогда раньше не испытывал этого чувства и ненавидел его. Это было жалкое, гребаное чувство, которое грызло мои кости, и я хотел, чтобы его не было.

— Мила! — Мой голос прозвучал громко, когда я бросился вверх по лестнице следом за ней. — Мила, ты должна знать, что я не люблю, когда меня игнорируют.

Мои туфли ударились о пол, а Мила стояла на краю крыши, повернувшись ко мне спиной, и ее рука лежала над нежными цветами азалии, которые создавали белоснежный пейзаж.

— Здесь прекрасно.

— Это точно, — ответил я, но имел в виду не наше окружение. Пышный ботанический сад с его живописными растениями и благоухающими цветами был нашим собственным весенним сезоном круглый год. Темные деревянные панели образовывали четкую дорожку по всему периметру крыши, на каждом углу стояли мягкие уголки. Но ни одно зрелище, ни один пейзаж не могли сравниться с непревзойденной красотой Миланы.

Не поворачиваясь, она бросила полувопросительный взгляд через плечо.

— Ты помнишь все, что сказал мне прошлой ночью?

Я подошел ближе.

— К сожалению, да.

— Ты много выпил.

— Не настолько, чтобы я забыл, как сильно тебя обидел.

Она сорвала одну из азалий и повернулась, не глядя на меня, опустив взгляд на нежный цветок в своей руке.

— Если ты хотел причинить мне боль, то у тебя это неплохо получилось.

— Мила…

— Я не доверяю тебе, Святой. — Наконец она подняла на меня взгляд, в ее глазах отразилась печаль, которую я никогда раньше у нее не наблюдал. — Хотя какое-то время я доверяла. Я доверяла тебе, верила, когда ты говорил, что любишь меня.

— Я действительно люблю тебя.

— Я тебе не верю. — Она сжала губы в тонкую линию, словно пытаясь сдержать слезы. — Прошлой ночью ты стер все слова любви, которые когда-либо говорил мне, в течение десяти секунд. Теперь мне кажется, что между нами никогда ничего не было. Как будто этого никогда не было. — Она больше не могла сдерживать слезы, и, глядя, как боль скользит по ее щеке, я не хотел ничего, кроме как заключить ее в свои объятия и шептать "Я люблю тебя" снова и снова, до конца своей чертовой жизни. Я хотел впечатать эти три слова в ее душу, повторять их до тех пор, пока они не потекут по ее венам и не станут единым целым с ее кровью.

Я сделал шаг к ней, но она отступила, словно сокращение расстояния между нами причиняло ей физическую боль.