—

И точно жених, — засмеялась Марковна, — легок на помине.

—

Едва вырвался, — отвечал тот, — как-никак праздник, а меня хотели в караул поставить, но, как сказал, что невеста ждет, так атаман подобрел, говорит, коль такое дело, то ступай до утра.

—

Пусть только попробовал бы не отпустить, — с вызовом кричала Марина, прильнув к жениху, — я бы ему все высказала, никуда бы он не делся!

—

Ой, горяча ты больно, не дойдет до добра горячка твоя, — покачала головой Марковна, — молиться надо, тогда все и сладится.

Они быстро одели Агриппину, подхватили спящего Корнилия и отправились на гору, где уже ударили церковные колокола, призывая народ на праздничную службу.

На другой день, когда все выспались после бессонной ночи и краешек солнца начал опускаться за кромку густого леса, на противоположном берегу реки, Аввакум сообщил детям, что поведет их кататься с ледяной горы, где, как ему говорили, были специально вморожены в дно реки высоченные столбы, обшитые плахами и залитые водой. Дети радостно запрыгали, спеша нарядиться в праздничную одежду, но Марковна воспротивилась и велела брать что-нибудь из повседневной, старенькой одежонки, поскольку знала, чем такие катания заканчиваются. А те и не возражали, насидевшись за зиму дома, они были рады любой возможности побегать, порезвиться, а уж скатиться с горы и вовсе казалось им чем-то необычайным и заманчивым.

—

Смотри там за ними, я уж с вами не пойду, чтоб шишек на лоб не набили, горы, поди, крутые, побьются все.

—

Ничего, я их к себе привяжу и отпускать не стану, так что особо не переживай, вернемся целехонькими.

—

Как же, знаю я вас, береги их, батюшка, далеко не отпускай.

—

Да уж знаю, знаю, а коль слушаться не станут, тут же обратно и вернемся.

Вернулись они поздно, раскрасневшиеся, но донельзя счастливые и, конечно, не без синяков, но Марковна не стала выговаривать им за это, а тут же посадила к столу, сама стояла у печки и с радостью смотрела, как они подросли за короткий срок, возмужали, а скоро и совсем станут взрослыми.

«Господи, сделай так, чтоб хотя бы раз в году было у нас на душе и в доме радостно и никаких других забот, кроме этих, не было. Господи, все в твоей воле, сохрани и помилуй чад наших…»

А чада Аввакумовы тем временем уминали за обе щеки праздничные угощения и ни о чем дурном не думали, считая, что и дальше жизнь их будет состоять из сплошных праздников и веселья.

А Божий ангел, не видимый для людей, радовался вместе с ними, ему-то было известно, что радости этого семейства скоро закончатся, и будут новые тяготы, и сам он изменить что-либо не в силах, а может лишь сопровождать их, оберегать в меру сил и печалиться, прося заступничества у небесных сил за неразумных людей, ничего не подозревающих о своих дальнейших судьбах…

…На другой день он побывал у владыки Симеона, который принял его радушно, сообщил, что готовится сразу после Рождества отбыть в Москву на созванный патриархом собор и посоветовал Аввакуму в его отсутствие вести себя более осмотрительно и сдержанно.

— Мне уже доложили, что произошло у вас с отцом Андроником, — сказал он, пристально глядя на Аввакума. — Не мог сдержаться? Он как-никак благочинный и к нему уважение проявлять следует. Да и тебе в отцы годится. А ты его… частил, как свинопаса какого… Не дело это, ох, не дело…

Аввакум этому известию ничуть не удивился, понимая, утаить от владыки что-либо трудно. Донесут мигом, да еще и приукрасят на семь рядов. Однако чувствовал, пока что владыка находится на его стороне, хотя бы потому, что тоже не в восторге от нововведений патриарха и ждет, чем закончится спор в церковных верхах.

—

Виноват, ваше высокопреосвященство, — покорно склонил он голову, — но и благочинный ваш хорош, даже слушать меня не захотел, а обвинил чуть ли не во всех грехах смертных. Как с ним говорить после того? Оттого наша ссора и вышла.

—

Ой, гляди, не кончишь добром, если вот так со всеми лаяться начнешь, — покрутил головой владыка, мысли которого были явно заняты предстоящими сборами к отъезду. — Ты уж, голубь мой, веди себя осторожней, не зарывайся. Мне и своих бед хватает, а коль еще и ты начнешь свой норов по каждому случаю проявлять, то много мне лишних хлопот создашь. Слышал, у воеводы успел побывать? И правильно, он человек разумный, в обиду не ласт, если чего не так пойдет. Чуть чего, ищи у него заступничества, пока что я далеко отсюда буду. Ну, прощай покуда…

—

Благословите, владыка. — Протопоп опустился на колени и чуть прикрыл глаза, не зная, что преподнесет ему судьба после отъезда архиепископа, понимая, что здесь без надежного покровителя выжить будет трудно, если держаться той правды, которая вела его по жизни и пока что доставляла лишь одни неприятности…

Сразу после рождественских праздников владыка Симеон стал собираться в Москву на очередной собор, созываемый патриархом Никоном. Распоряжаться хозяйственными делами он оставил приказного Григория Черткова, а вся переписка с приходами, как и ранее, оставалась в ведении архиерейского дьяка Ивана Васильевича Струны. Им двоим и предстояло вершить дела обширнейшей Сибирской епархии во время отсутствия архиепископа.

Аввакум, улучив момент, когда в покоях у владыки Симеона никого из посторонних не было, заглянул к нему с просьбой передать письменные послания своим знакомцам в Москву. Тот принял, хотя и погрозил ему пальцем со словами:

—

Надеюсь, ничего крамольного в них нет?

—

Так как на то посмотреть… Один крамолой живет и дышит, но скрывает, а другой от грехов своих избавиться норовит, вон их от себя гонит. Кому из них больше веры?

—

О том Бог на небесах рассудит, — отмахнулся владыка, который вовсе не испытывал желания вступать в споры с языкастым протопопом, умевшим повернуть любую фразу, как скорая в своем деле баба любимое веретено, так что и не разобрать, в какую сторону оно крутится.

Аввакум хотел было уходить, но был остановлен вопросом архиепископа:

—

Поди, уже слышал, весть пришла, напали на след тех крамольников, поубивавших переписчиков патриарших…

—

Неужто споймали? — встрепенулся тот.

—

Пока нет, но теперь уже доподлинно известно, кто они есть. Воевода тюменский правильно сыск повел и всю правду о них узнал…

—

Кто ж такие будут?

—

Казаки откуда-то пришлые. То ли с Волги, то ли с Дона. Хотя, думается мне, могут и с Яика заявиться. Кто их разберет… Откуда они взялись, пока что никто толком не знает. Но приметы их срисовали точнехонько. Те еще вертлюги, эти станишные, вечно чем-то недовольны. Очень уж знать желали, где при монастыре присланные от патриарха переписчики находились. Они же и напоили караульных монастырских, а потом после кровавого дела своего и поджога той келейки исчезли, словно на крыльях куда улетели.

Аввакуму тут же вспомнил двух казаков в больших мохнатых шапках, появившихся вдруг накануне тех трагических событий возле ворот Троицкого монастыря, на которых он еще тогда обратил внимание. Но сообщить о том архиепископу он не решился, а лишь предположил:

—

Поди, затаились где. Дороги-то, как мне известно, все давно перекрыты. Куда им деваться? Заперлись у знакомцев кого, а то и родни по домам и сидят себе тихонечко…

—

А может, и не казаки совсем, а слух пустили, чтоб на них вину свалить. Не верю я местным мужикам, доброго кого среди них редко сыщешь. Но все одно, кто б они не были, а такие вряд ли надолго успокоятся. Есть у меня опасения, что продолжат они свое черное дело, а отвечать за все не кому-нибудь, а мне придется. Если, конечно, не сыщем их… Хотя воеводские приставы уже по ближним деревням сыск провели, всех старост местных в съезжую избу посвозили, да с пристрастием их там допросили. Но толку от того никакого. Старосты в голос, будто не знают, кто бы это мог быть. Божатся, что не из их деревень мужики на такое пошли, мол, наверняка кто из приезжих.