—

Служки должны в алтаре в специальных одежах находиться, а где мы их возьмем?

Марковна, поняв, что муж принял ее доводы, успокоила его:

—

Все, батюшка, сделаем, найдем им одежонку должную, нарядим как надо, не хуже других будут. Зато знаешь какой праздник для детишек тем самым устроишь?

Аввакум ничего не ответил, посмотрел на светящиеся от счастья лица старших детей и скомандовал:

—

А ну-ка, давайте молитвы читать, а то в дороге, пока меня не было, поди, все и позабывали…

—

Помним, батюшка, помним, — радостно ответили те, — с которой начинать?

Нерешенным оставался вопрос о том, что подавать на праздничный стол. Здесь, в Тобольске, угощения готовили совсем не те, что было принято у них на Родине. Марковна с Мариной уже побывали на местной ярмарке и удивились обилию всяческих яств. Товары там продавали целыми кадушками: соленые грибы, морошка, клюква, красная рыба и много еще из того, что для них, приезжих, было в новинку. Отдельно на возах лежали ободранные туши быков, баранов, поросят и множество боровой птицы. Причем цены, как отметила Марковна, были в несколько раз ниже московских. Они прошлись по рядам, присматриваясь и спрашивая цены на товар, но брать, не посоветовавшись с Аввакумом, не решились. Но когда Марковна предложила ему сходить вместе за покупками, тот отказался, ссылаясь на занятость. Хотя истинная причина его отказа была Марковне хорошо известна: он терпеть не мог торговаться и сбивать цену, как это обычно было принято между покупателями и продавцом, тем более он плохо представлял себе, сколько и чего нужно брать, и беспрекословно подчинялся супруге во всех домашних делах. Но ей хотелось просто пройтись с ним по базарной площади, поговорить не только о домашних делах, но и пообщаться с людьми, увидеть новые лица, прислушаться к новому для нее говору, обычаям местных жителей. А идти одной или даже с Маринкой стало настолько обыденным делом, что в преддверии наступающего праздника хотелось новых ощущений и, самое главное, радости, чего она давно не испытывала.

Вот и сейчас, сколько она ни старалась убедить мужа в необходимости его присутствия при сем важном деле, но он оставался непреклонен:

—

Не пристало духовному лицу торговаться прилюдно, словно смерд какой. Будут потом мне в спину пальцами тыкать, говоря, а мы вчера этого батюшку видели, когда он цену у знакомого мужика сбивал, видать, подают ему мало, коль каждую копеечку сбивает…

Марковна, поняв, что ничего у нее не выйдет, все расспросила у Аввакума:

—

Ты мне главное скажи, сколько потратить можно, а то ведь наших запасов, что с собой брали, до весны все одно не хватит.

—

Откуда я знаю, — вспылил тот, — чего нам хватит, а чего нет. Не пристало мне голову забивать заботами вашими, решай все сама, но и ума не теряй, чего попало не бери, обойдемся как-нибудь.

Марковна всплеснула руками, хотела возразить, что при денежной скудности, в которой они пребывали, ни одна хозяйка не возьмется накрыть праздничный стол. И тут она неожиданно вспомнила:

—

А в сенках у нас поросеночек освежеванный хранится, то ты приготовил? Что-то на тебя не похоже. Откуда он взялся?

—

Тьфу на этого поросеночка, я с ним чуть впросак не попал, подсунул мне его помощничек один. Сказал, будто бы до утра, а утром стражники пожаловали, сказали, будто бы ворованный…

—

Да как же это так, — не поверила ему Марковна, — чтоб в нашем доме и ворованный поросят, который день лежит, чего ж ты его хозяину не вернешь?

—

Да спрашивал я его уже, велел забрать, он обещал, а все не идет.

—

Еще раз напомни, на дух мне его не надо, грех-то какой, — сокрушалась Марковна.

—

Напоминал не раз, — вдруг сникнув и отвернувшись в сторону, отвечал Аввакум, а он, пройда этакая, речи льстивые говорит, что это подношения его за мою службу. Видать, есть за ним какой-то грешок, который скрыть хочет. Вот и подмасливает, поросеночка пожертвовал, видать, надеется, что не так строг буду, когда он на исповедь заявится.

—

Ты уж давай доводи дело до конца, а то выбрасывать добро такое грешно, а хранить у себя ворованное — вдвойне грешнее. Как же ты так не углядел беды?

—

Да пойди их разбери, где правда, где кривда, — так ничего и не решив, ответил Аввакум и направился к детям, ждущим, когда он займется с ними повторением молитв…

Купец Самсонов, чей поросенок благополучно пребывал в закромах Аввакумова хозяйства, так и не пожелал забрать причину случившегося раздора, сославшись на то, что он не уверен, его ли он будет. Да еще прислал вместе со своим дворовым человеком пару здоровущих нельм, сказавши, что то его бескорыстный дар для батюшки его семейства. Поэтому Аввакуму ничего другого не оставалось, как смириться и заявить жене, чтоб она садила порося в печку и готовила к праздничному столу. Марковна к этой затее отнеслась с большой неохотой и, не сказавши о том мужу, попросила Устинью сбыть с рук этот нечаянный дар, а взамен найти для старших сыновей приличную одежонку, в чем бы они и могли пойти в храм. Соседка охотно согласилась, прикинув, что наверняка поимеет с этого выгоду, и уже на другой день принесла два шитых атласными нитками полукамзола, которые обоим сыновьям пришлись впору.

«Грех это или нет — то, как я поступила, — думала про себя Марковна, — но пусть этого свина другой кто к себе на стол ставит. А права я или нет — Господь рассудит…»

Жизнь научила ее быть осторожной в подобных делах, и хоть говорится, будто бы дареному коню в зубы не смотрят, но она знала, поступи она сегодня, не разобравшись во всем произошедшем, а завтра или когда там, такие дары могут большой бедой обернуться. И хоть не ее бабское это дело — мужу перечить, но случись что, припомнят ей этот грех коль не люди, то сама себе не простит и будет беспрестанно вспоминать, верно ли она поступила, а как учила ее мать: «Что Богу не угодно, то и нам непригодно».

Наконец, настали Святки, к чему все так долго готовились, деток накануне помыли в деревянном корыте, взятом все у той же сердобольной Устиньи. Сполоснулись и остальные члены семейства, надели свежее исподнее белье, сыновьям частым гребнем расчесали их пышные льняного цвета волосики и даже младшенького, Корнилия, замотали в расшитые пеленки. Ненадолго все расселись за столом, прочли общую молитву, и Аввакум вместе со старшими сыновьями отправился в свой храм, ведя их за руки. Марковна вышла на крыльцо и с умилением смотрела им в след, крестя широким крестом, и шептала тихонечко: «Помоги им, Господи, пошли судьбу нетяжкую, что нам выпала, а такую, чтоб жили достойно, без вражды и тяжких испытаний. Век за то молиться буду, лишь бы дитятки мои радость в этой жизни испытали и, как мы, по чужим углам не маялись…»

Маринка уже спешила накрывать на стол, выставляя заранее приготовленные кушанья, посередине стоял, украшенный зеленью, запеченный гусь, обложенный солеными огурчиками, рядом моченые ягоды, пышные пирожки и сочиво, с которого должно было начаться праздничное угощение, отдельно были приготовлены праздники для нищих и гостей, если кто вдруг наведается в гости.

Марковна невольно залюбовалась делом рук своих, осталась довольна и велела Маринке начать собираться.

—

Да я, тетенька, уже готова, надо только Тихона дождаться, он очень просился с нами на службу пойти.

—

Еще не жена, не невеста, а уже вместе гулять собрались, — ворчливо отвечала Марковна, — что люди-то скажут.

—

А что хотят, пусть то и говорят, нам-то что до того, — ничуть не смутясь, отвечала та.

—

Гляди, девка, как бы это все против тебя не обернулось, — пыталась образумить ее Марковна, — он казак, человек служивый, сегодня здесь, а завтра там, останешься одна, тогда уж точно никто на тебя не глянет, а станут порченой считать, вот тогда запоешь.

И словно услышав ее слова, распахнулась дверь, и в дом вошел принаряженный Тихон в новой белой папахе, припоясанный широким красным ушаком с серебряными бляшками на концах. Он, ни слова не говоря, стоял в дверях горницы и широко улыбался.