У каждого из нас были демоны, и, к сожалению, мы справлялись с ними в одиночку.

Мы должны разговаривать друг с другом.

Недостаточно быть компаньонами на острове; мы должны быть теми, кем были.

Семьей.

Осиротевшими.

Пропавшими.

Забытыми.

Я отмахнулась от мыслей, переведя взгляд на лес позади себя. Солнце село, но было еще не поздно. Пиппа и Коннор ушли гулять, а Гэллоуэй сидел и вырезал очередное копье. Его руки белели в темноте, глаза сузились от недостатка света, исходящего от костра.

Ещё одна вещь, к которой я никак не могла привыкнуть: темнота.

У нас был фонарь из кабины, который не разряжался благодаря ветряной зарядке. Луч света был удобен, когда мы пользовались уборной в кромешной тьме.

Я выкопала яму и соорудила помещение за неделю нашего пребывания, сделав все возможное, чтобы оно находилось с подветренной стороны и достаточно далеко от лагеря, чтобы не привлекать запахов или насекомых. Рядом у нас была куча песка, которая служила смывом, и листья, которые здесь использовались не для еды.

Другим источником света был мой телефон. Приложение «Фонарик» пригодилось несколько раз, но мне не хватало простоты нажатия на переключатель и яркости. Я скучала по тому, что не могла видеть, независимо от времени суток.

Я многое принимала как должное, но больше всего мне не хватало дружбы Мэделин. Я скучала по ее нежному смеху. Скучала по тому, как она подталкивала меня, когда я нуждалась в стимуле, и давала мне покой, когда достигала предела. Но больше всего мне не хватало ее советов.

Наряду с каждым важным событием в моей жизни, она была рядом, когда я разорвала отношения с Тоддом после четырех лет психического насилия. Он никогда не прикасался ко мне, но его манипуляции с разумом создали еще больше социальных фобий, чем было заложено от природы.

Ее совет был ключевым для моего отъезда. И если бы она была здесь, то не оставила бы мне выбора, и заставила разобраться в напряжении между мной и Гэллоуэем.

Она заставила бы меня ответить на главный вопрос: то, что я к нему испытывала — влечение или любовь? И если я любила его... что это значило? Что это может значить на острове? Что, если нас никогда не найдут? Что, если мы займемся сексом, а потом возненавидим друг друга? Мы же не можем испариться и никогда больше не встречаться.

Наше выживание зависело от взаимосвязи, между нами. Ставить все это под угрозу небезопасно.

Верно?

Вздохнув, я потёрла глаза и встала. Мне необходимо прогуляться, несколько дней назад я наткнулась на поляну в лесу, где были заросли бамбука. Длинный, тонкий и мощный. Я любила слушать шелест его кожистых листьев, ветерок словно создавал естественную мелодию.

Также я обнаружила множество бабочек, парящих в центре зарослей и танцующих, словно бумажные недолговечные ангелы.

Это расслабляло меня.

Мне нужно расслабиться.

С тех пор как Гэллоуэй застукал меня за тем, что я делала фотографии на телефон, мы создавали воспоминания, записывая фрагменты нашей новой жизни. У нас были фильмы о рыбалке, раскопках и записи в «дневнике» без цензуры на тему душевных терзаний и тяжелой депрессии, которая все портила.

Это помогало… признать подобные вещи. Я была счастлива поделиться телефоном. Однако у меня был секрет, который я не хотела раскрывать.

Мой блокнот и тексты песен.

Моя музыка была для меня. Не для него. Не для детей (не считая редких колыбельных для Пиппы). Ни для кого. Записывать мелодии и формировать случайные схемы было терапевтическим занятием, которое я хотела сохранить в тайне.

Не то чтобы мои страницы были невосприимчивы к трудностям острова.

После каждого ливня мой блокнот становился более влажным, стихи размазывались, а чернила смывались.

Босыми ногами скользнула по прохладному песку, когда полезла в сумку и спрятала там свой блокнот. Стараясь быть бесшумной, направилась прочь от лагеря.

Я хотела сочинять, но не рядом с ним.

Он не смог бы понять замешательства во мне, а я не собиралась говорить ему… пока он не расскажет что-нибудь о своём прошлом. Все, что мне было известно, это то, что он направлялся в Кандаву, чтобы строить дома для обездоленных местных жителей в рамках благотворительной программы.

Тот факт, что он умел строить, говорил о том, что это его профессия, а то, что он уделял благотворительности время, говорило о том, что он был либо бескорыстным человеком, либо ему нужно, что-то искупить.

В любом случае, я никогда не узнаю, потому что он никогда мне не скажет.

— Куда ты собралась?

Гэллоуэй перестал вырезать копье, в его глазах отражались отблески огня.

Черт.

Я была не так осмотрительна, как надеялась.

Спрятав блокнот, остановилась.

— Пойду прогуляюсь.

— Хочешь найти Пиппу и Коннора?

Стоя к нему спиной, оглянулась через плечо.

— Нет, хочу… собраться с мыслями.

— Ты не можешь этого сделать здесь... — Он посмотрел вниз. — Со мной?

Тревожная, незавершенная ситуация между нами становилась все глубже, требуя завершения. В течение недели мы использовали детей или незначительные разговоры о жизни на острове, чтобы избежать конфронтации.

Я была так же виновата, как и он, потому что избегала разговора.

Но я не готова к этому.

Не думаю, что когда-нибудь буду готова.

Не надо…

Его руки сжались на полувырезанном копье.

— Эстель... ты должна перестать избегать меня.

— Я не избегаю тебя.

— Херня.

Да, ну, ты заставил меня кончить. Затем получил удовольствие с помощью наказания.

— Это не херня. Я не избегаю тебя. Просто... занята.

Я вздрогнула, ненавидя то, как дрогнул мой голос, а грудь опустела от боли.

Мгновение никто из нас не произносил ни слова.

Он прочистил горло.

— Нам нужно поговорить.

У меня екнуло сердце.

— Нет, не нужно.

— Хочешь, я облегчу тебе задачу?

Он пошевелился, заскользив ногой в шине по песку.

С каждым днем ему становилось немного лучше. Он уже не прыгал, а ковылял, но окончательно раны ещё не зажили.

Впервые лагерь в нашем распоряжении. Мы можем быть честны друг с другом. Никаких загадочных разговоров, никаких игр.

— Мне необходимо поговорить с тобой, чтобы прояснить, что, черт возьми, происходит между нами, потому что это… — он махнул рукой между нами, — не работает.

Я тяжело вздохнула. Мои пальцы сжали блокнот, я умирала от желания убежать и игнорировать его. Что он сделает? Будет преследовать меня?

Повернувшись к нему лицом, я переместила блокнот за спину.

— Ну, мы живы, и прошло уже пять недель, так что что-то определенно работает.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

Я нарочито расширила глаза.

— Серьезно, Гэллоуэй, не знаю, чего ты от меня хочешь. Ты прекрасно выразился на днях, запустив руку в мои шорты. — Я покраснела, когда его рот приоткрылся, и он облизал нижнюю губу. — Тебе известно, что я хочу тебя, и ты прав, я боюсь тебя. А страх никогда не должен быть составляющей отношений.

— Ошибаешься, — прорычал он. — Он должен иметь к этому самое непосредственное отношение.

— Что?

Он наблюдал за мной из-под полуприкрытых век.

— Ты не боишься меня, Эстель. Ты боишься того, что я могу заставить тебя почувствовать. Если бы ты не чувствовала, когда я прикасался к тебе, то между нами ничего не было. А между нами что-то есть. Что-то, что заслуживает исследования.

Ненавижу, что он прав. Я ненавидела, что он видит меня насквозь и не дает возможности спрятаться. Я старалась не обращать на него внимания. Заставляла себя забыть о восхитительном ощущении его пальцев внутри меня. Преуменьшала эпическую разрядку под его контролем. И уж точно не позволяла себе мечтать о том, чтобы утащить его в лес и закончить то, что он начал.

Я хотела его.

Очень, очень сильно.

Но он прав. Я была напугана. По причинам, которые до сих пор не понимала.

Гэллоуэй посмотрел на огонь, давая мне короткую передышку от его пристального взгляда.