Не оборачиваясь, чтобы посмотреть, послушалась ли Пиппа, я скользнула в свои шлепки и побежала к лесу.

Мои подошвы ног стали жестче за прошедшие недели. Горячий песок обжигал мои ступни, а ветки кололи мою нежную кожу. Но сегодня, я не знала, как далеко мне придется зайти. А я не хотела возвращаться, прежде чем закончу.

Это могло в последствии аукнуться.

Из всех безумных, ненормальных идиотских, сумасшедших вещей, она сделала это.

Я не могу поверить в это.

Я не хотел верить, что она могла причинить вред себе по собственному желанию и подвергнуть себя риску получения серьезной аллергии, и все только из-за того, чтобы у нас был лучший гребаный рацион.

— Галлоуэй, прекрати. — Ее пальцы прикоснулись к моему предплечью. — Ты причинишь себе боль, если мы пойдем дальше.

Причиню боль себе?

Я не могу остановиться.

Она что не понимает?

Она что не видела, как глупо это было? Как она посмела подвергнуть себя риску, не посоветовавшись со мной? А что, если бы с ней что-то случилось? А что, если бы то, что она использовала, подвергло бы ее опасности смертельного исхода?

Моя ярость вспыхнула.

Отпуская ее, я начал резко наступать на нее.

Она выпучила глаза, когда отходила каждый раз, когда я, подпрыгивая на костыле, продолжал наступать на нее.

— Галлоэуй, это пустяки… серьезно...

— Ты не понимаешь этого, не так ли?

— Не понимаю чего?

Один шаг.

Еще один.

— Это не тебе решать.

Она нахмурилась.

— Это мое тело. Я могу делать, что хочу.

Мои кулаки сжались.

— Ошибаешься.

— Как бы ни было. Ты не можешь мне указывать, что делать, а что нет.

Я оскалил зубы.

— Подумай еще раз, Эстель.

— Мне не нужно думать. Я знаю. — Она указала пальцем мне в лицо, все еще отходя, в то время как я оттеснял ее к дереву. — Точно так же, как, когда я не могла тебя остановить от того, чтобы ты не перенапрягался, когда тебе следовало отдыхать. Точно так же, как я не могу предотвратить что-то, что может случиться с нами на этом острове.

Я не отвечал, просто продолжал оттеснять ее. Она не смотрела, куда она шла. Но я смотрел. И я хотел прижать ее к дереву, чтобы преподать ей чертов урок.

— Я объясню тебе, а ты внимательно слушай.

Краска прилила к ее щекам. Я не имел понятия, что это обозначало: зла она, растеряна или же возбуждена.

Мне было совершенно наплевать.

Мой голос опустился до рычания.

— Во-первых, ты принадлежишь мне. Нам. Мне, Пиппе, и Коннору. Все, что ты делаешь, влияет и на нас. Это включает так же идиотские поступки, которые ты думаешь, принесут нам пользу, но, по сути, принесут пользу лишь только тебе.

— Мне? — Она вскинула брови так высоко, что те буквально исчезли за линией роста волос. — Ты что считаешь, что я хотела заполучить себе аллергическую реакцию?

— Я считаю, что ты просто захотела выставить себя долбанной героиней.

Она сжала губы.

— Это все. Довольно. — Толкая меня в грудь, она фыркнула, когда я не сдвинулся с места. — Ты не можешь говорить со мной подобным образом. Ты не знаешь меня. Ты не имеешь понятия, что именно я хотела сделать. Ты не знаешь, о чем я думаю или же что я чувст...

— Ты права. — Я толкнул ее в плечо, прижимая ее к дереву. — Я не знаю. Но я знаю точно, что я чувствую по этому поводу. Я прекрасно знаю, что случится с нами, если ты умрешь от какой-нибудь дурацкой попытки позаботиться о нас.

Я прошипел:

— Хочешь знать, что бы случилось? Это бы убило меня. Вот что бы случилось. Ты единственная причина, почему любой из нас терпит это богом забытое место. Ты единственная причина, почему я встаю каждое утро, хотя моя лодыжка чертовски разрывается от боли. — Я тяжело дышал. — Ты единственная причина, почему мне так чертовски больно.

— Не вини меня в своем трудном положении, Галлоуэй. Я сделала все, что могла, чтобы закрепить твой перелом. Я никогда не говорила, что я доктор или же что я знаю, каким образом справляться...

— Заткнись и слушай. — Я закрыл ладонью ей рот, стараясь из-за всех сил игнорировать соблазнительное дыхание, вырывающееся толчками на мои костяшки и легкую влажность ее губ у моей ладони. — Я не закончил.

Теперь, когда я начал я не мог остановиться. Я ненавидел говорить такие вещи. Но мой гребаный рот все равно бы не заткнулся.

— Господи Иисусе, Эстель, ты что не видишь. Эти недели были полнейшей пыткой. Я поцеловал тебя. Я испробовал тебя. Я спал рядом с тобой каждую ночь, но я не имел возможности прикасаться к тебе.

Она хранила молчание, ее расширенные глаза блестели от слез.

— Я знаю, что ты хочешь меня. Я вижу это в том, как ты смотришь на меня, заботишься обо мне, даешь мне почувствовать, что я достоин всего. Но ты боишься меня. — Моя рука соскользнула с ее рта, перемещаясь на ее щеку, и мой большой палец прошелся по ее нижней губе. — Ты больше предпочитаешь втереть в свою кожу незнакомое вещество, чем отважиться побыть со мной наедине?

Борьба между нами утихла, закручиваясь вихрем страсти и вопросов.

Ее грудь вздымалась и опадала, взволнованная и готовая к сопротивлению. Желание резко ответить блестело в ее взгляде, и я ожидал, пока она оттолкнет меня, накричит или отпустит оскорбительный комментарий, и убежит прочь.

Но... она не сделала этого.

Она так и осталась стоять у дерева, наблюдая за мной.

Борьба сменилась вожделением. Сумасшедшим, несомненным желанием.

Я едва ли мог говорить. Это было больше подобно разъяренному рыку.

— Если ты мне не можешь ответить, тогда тебе, вероятно, следует бежать.

Она втянула воздух.

— Бежать?

— Ты не в безопасности со мной. Прямо сейчас.

Она прекратила дышать, но не сдвинулась с места.

Мой член стал тверже, мое сердце грохотало громче, и каждая молекула в моем теле стала тяжелее.

— Слишком поздно.

Моя рука стремительно переместилась с ее щеки на затылок, приближая ее губы ко мне.

— Не смей ненавидеть меня за это.

Она напряглась в тот момент, когда мы поцеловались, ее пальцы вцепились в мою футболку, ее ноги приподнялись, умоляя о том, чтобы их подхватили.

Но я достиг моего предела.

Она была моей. И она должна была выучить урок, что ее жизнь больше не принадлежала ей. Она не должна была больше решать, на какой риск идти. Она была должна мне, потому что она была единственным человеком, который смотрел внутрь меня и видел спасение.

Я не стал дожидаться, когда она подчинится мне. Мой язык ворвался в ее рот, забирая то, что я хотел, в чем нуждался. Я нуждался в ней. Я нуждался в ней настолько сильно, что чувствовал, будто теряю рассудок. Становясь опасным. Прекращая быть человеком.

Она застонала, когда я прижал ее к дереву, притягивая ее тело к своему.

Поцелуй стал жадным.

Что-то внутри меня переключилось, и она вернула мне все с ожесточенностью, сбивая меня с ног правильностью ощущения ее в моих руках, ее ароматом в моем носу, и ее вкусом в моем рту.

Она была такой сладкой.

Такой разгоряченной.

Такой влажной.

Такой живой.

Оставайся живой, Эстель.

Не важно, что произойдет на этом острове, мне нужно было, чтобы она осталась жива. Я был сыт по горло от нужды быть ее другом и необходимости уважать границы, которая она установила.

— Я нуждаюсь в тебе. — Мои губы поглощали ее с еще более стремительной скоростью, целуя ее быстрее.

Ее бедра покачивались, прижимаясь к низу моего живота, к невероятно твердой эрекции.

Она не произнесла мне слова разрешения, но ее тело дало мне таковое. Иисус, какие она издавала мурлыкающе звуки и стоны, дрожала и льнула к моему прикосновению.

— Я так чертовски сильно злюсь на тебя. — Я поцеловал ее губу.

Она застонала, когда я отбросил в сторону мой костыль и скользнул рукой под ее футболку. Я задрожал, когда сжал ее грудь, не покрытую бюстгальтером.