Трупы забрали ещё тогда, вещи их, очевидно, тоже. Мы с Митькой прошлись по периметру участка, но ничего особо непонятного не было. В балке я нашла женскую кофту. Самую простую, синюю, трикотажную. Судя по размеру, это могла быть моя кофта. Забирать я её не стала, пусть лежит. Вдруг не моя.

Следов пребывания Аннушки или кого бы то ни было мы не заметили.

— Я предлагаю переночевать в балке, — сказал Митька и вошел внутрь.

— Мить, вдруг это опасно! — воскликнула я, — у нас же есть палатка. Может, лучше её поставить где-то подальше, в стороне? Ну, подстраховаться чтобы…

— И что это нам даст? — спросил Митька и вышел из балка уже без рюкзака. — Ты не помнишь, здесь ведро у них где-то было? Схожу воды принесу. Хотя, что я спрашиваю, ты же не помнишь.

— Ми-и-ить, — жалобно сказала я, пропустив про ведро мимо ушей, — это же рискованно!

— Рискованно, Зоя, было припереться сюда. Вдвоём, — ответил Митька и залез в пристройку. Оттуда сразу же послышался грохот, стук, какое-то позвякивание и возмущённый матерок Митьки.

Через пару минут Митька вылез оттуда, один рукав его был в пыли, зато в руке он держал два ведра.

— Гляди-ка! Нашлись! — улыбнулся Митька, — правда грязные, породу в них таскали что ли? Но ничего, сейчас обмою и сойдёт. А ты пока глянь, может продукты какие остались.

Я кивнула и вошла внутрь.

Единственная комната представляла собой вытянутое помещение, в котором с двух сторон были трёхэтажные нары, между ними — небольшой столик (под окошком, зарешеченным, между прочим), на котором обнаружились семь тарелок, ложки в жестяной банке из-под томатной пасты и две металлических кружки, в противоположном от окна крае (рядом с дверью была небольшая печка-буржуйка, вся ржавая и засыпанная сероватым пеплом, рядом с нею, прислонённые к стене стояли чьи-то старые резиновые сапоги.

По стенам были вбиты большие гвозди, которые служили здесь вместо вешалок, натянутая верёвка над печкой (очевидно, на ней сушили мокрые вещи), два чурбачка (вместо стульев), и небольшая полка, на которой стояла стеклянная банка с закаменевшей солью, надорванный пакетик с лавровым листом и чёрным перцем и пустой стакан из-под сахара.

Ну и где здесь могли бы быть продукты?

Я пожала плечами.

Для очистки совести, я заглянула под нары, на третий этаж нар, за печку. Ничего не было. Хоть шаром покати. Наверное, когда забирали трупы, забрали и продукты, если они ещё оставались.

Но сейчас вернётся Митька и нужно что-то поесть, а у нас кроме подсохшего хлеба и одной банки тушенки ничего и нету. Этого Митьке хватит на один присест. А потом что?

Я вздохнула.

Была бы хоть какая-то крупа — можно бы супу сварить. А так-то даже и не знаю, что делать.

Митька вернулся и с порога спросил:

— Ну что там нашлось?

— Вообще ничего нету, — развела руками я.

— Да не может такого быть! — не поверил Митька. — ты везде смотрела?

— А где здесь особо смотреть? — хмыкнула я, — под нарами нету, сверху на них — нету, на полке нету, за печкой нету. Вот и всё.

— А на чердаке?

— На каком чердаке?

— Вот ты растяпа, Зойка! — со вздохом покачал головой Митька, — бестолковку свою подними и вверх глянь!

Я посмотрела и ахнула — в потолке был люк.

— Я сейчас! — воскликнула я и принялась подтягивать чурбачок, чтобы влезть на стол и оттуда уже открывать люк.

— Да всё уже, всё, ты свой шанс упустила, — беззлобно поддел меня Митька, — стой теперь внизу и не мельтеши.

Он быстро, на одних руках подтянулся между нарами и, поставил ноги на вторые полки. Крышка долго не хотела открываться — щеколда заржавела.

— Зой, подай топорик! — велел Митька, — к рюкзаку сбоку приторочен. Просто потяни его вверх.

Я вспыхнула: он мне как несмышлёнышу какому-то объясняет. Хотя с другой стороны так оно и есть.

Я сбегала за топориком и Митька двумя ударами сбил щеколду. Крышка люка поддалась и со стуком раскрылась.

— О-о-о! — радостно воскликнул Митька, — Живём, Зойка! Держи-ка!

Мне в руки спустилось: две жестяные банки тушенки, две банки сгущенки, пакет пшена, жестянка с консервированными абрикосами, и консервы «сардины в масле».

— Вот видишь. Зойка, — сказал Митька, спрыгивая на пол. — Целое богатство. Живём!

— Ага! — обрадованно сказала я, — если ты печку растопишь, я кашу сварю. И откуда ты знал, что здесь продукты есть?

— Так вы же при мне тогда сюда на рекогносцировку собирались, — пожал плечами Митька, — знаешь, как Аннушка меня загоняла, пока мы вас снарядили и выперли!

— Теперь надо найти кастрюлю, — задумчиво протянула я, — пойду поищу в пристройке.

Я вышла из балка, оставив банки пока на столе.

В пристройке я нашла изрядно закопчённый чайник. В принципе, если ничего не найду, можно и в нём. Но что-то мне не верится, что на ораву людей ни одной кастрюли не было. Как-то же мы еду варили?

В задумчивости, я отошла от балка и решила посмотреть с противоположной стороны от той, куда ходил Митька. Прошла чуть дальше, аж за оборудованную площадку с лавочками и столом, затем сделала небольшой крюк, затем еще пару шагов и увидела старое кострище. Рядом с ним валялся перевёрнутый котелок.

Я подошла ближе: каша в нём пригорела и превратилась в камнеобразную горелую массу.

Я вздохнула, это конечно можно отчистить, но придётся повозиться.

Так, где-то здесь должен быть крупнозернистый песок, Митька на сапогах нанёс, я видела. А ещё у меня нет лишних тряпок, поэтому надёргаю-ка я побольше сфагнума и попробую чистить ним.

Я направилась к небольшой берёзовой рощице, буквально в десяти шагах от костища. Видимо где-то здесь был ручеек, или же верховодка, потому что глинистая земля стала влажноватой и противно налипала на сапоги. Ну да, сфангнум любит такую вот почву. Сейчас я его надёргаю, а потом и сапоги придётся заодно отчищать.

Я прошла ещё пару шагов, выбирая, где меньше грязи.

И тут, за багульниковым кустарничком я увидела свежие следы.

— Мить, как думаешь, следы мужские или женские? — тихо спросила я.

— А как тут поймешь? — так же тихо ответил Митька, внимательно рассматривая отпечаток ноги. — Размер примерно сороковой или сорок первый.

— Значит, мужские, — определила я.

— Ну вот чем ты думаешь, Зойка? — упрекнул меня Митька, — давеча сама жаловалась, что нету резиновых сапог твоего размера и тебе приходится еле-еле ходить в мужских на два размера больше.

— Я вообще-то на носок толстый одеваю, — возмутилась я, — и вполне нормально хожу, если трава не мокрая или не болото.

— Да причём здесь носок! — закатил глаза от моей глупости Митька, — я к тому веду, что по отпечатку твоей ноги не определишь — мужик прошел или баба!

— Теперь поняла, — согласилась я и добавила. — Но кто-то же ходит вокруг лагеря, Мить. И непонятно какие у него намерения. Вот зачем он здесь ходит?

— Судя по направлению следов, он ушел от лагеря, — заметил Митька.

— Слушай, Мить, а давай пройдём по следам и глянем, куда он пошел? — предложила я.

— Ты в своём уме? — рассердился Митька, — скоро стемнеет, отходить от лагеря опасно.

— Ну Мить, мы недалеко, — попыталась воззвать к голосу разума я, — Этот человек ходит вокруг лагеря, так что какая разница — здесь опасно или там опасно?

— Здесь есть защита! — рявкнул Митька, — а там ты будешь на виду!

— Да какая здесь защита? — удивилась я и не удержалась, чтобы не поддеть, — старое кострище твоя защита, да?

— Балок, Зоя, балок!

— Очень твой балок тебя спасёт! — рассмеялась я над таким детским садом.

— Зоя, этот балок выполнен по спецпроекту для Заполярья! — рассердился Митька, — в нём геологи могут даже от белых медведей укрываться. И те ничего людям не сделают! Там внутри металлический каркас и на окнах решетки! А в тайге ты будешь как на ладони — могут напасть и всё.

— Митя, — аккуратно попыталась донести до его мозга простую мысль я, — возможно от человека с ножом стены балка и спасут, я же не спорю, а вот если он или они подожгут балок, то ничегошеньки мы не сделаем!