— Говори! — тем не менее ответила я и стянула рюкзак с плеч.

— Говорю! — широко улыбнулся Митька, — значит поступаем следующим образом! Я ставлю палатку, а ты сидишь вот на этом месте и сторожишь рюкзаки!

— Ох! — только и смогла сказать я, решив, что он меня разыгрывает, — от кого тут их сторожить?

— Бунт? — сурово нахмурив брови, спросил Митька, — команды руководства обсуждаем, да? А за такие дела, между прочим, можно и на гаупвахту попасть!

И захохотал.

Разыгрывает, гад.

— Ми-и-ить, — сказала я, — Ну я серьёзно же! Чем тебе помочь?

— Сидеть и не мешать! — рыкнул Митька, ловко вытаскивая палатку из рюкзака и разворачивая её.

— Ну, Мить…

— Зоя, — Митька подошел и заглянул мне в глаза, — ты же совсем вымоталась. Дорога была тяжелая, и это я, дурак, виноват. Не учёл, что ты — не я. Мне проще, если ты сейчас нормально отдохнёшь, а завтра бодрячком идти будешь. Ну сама подумай, чем ты мне сейчас особо поможешь? Я что, по-твоему, сам эту палатку поставить не смогу?

Я вздохнула.

— Вот ты, Зойка, за сколько минут сама палатку ставишь?

— Ну… — задумалась я, — примерно за двадцать. Или за полчаса, если сильный ветер будет.

— Вот, — сказал Митька, — а я — ещё быстрее. И если я сам сейчас буду ставить, то потрачу аж минут на пять больше, чем если бы мы вместе ставили. И вот что эти пять минут тебе дадут?

Я пожала плечами.

— А потому просто сиди и любуйся, как ловко я ставлю палатку! Где ты ещё такое увидишь?

Я рассмеялась. На душе стало легко и я без зазрения совести уселась на сухой, пахнущей гвоздикой и полынью траве и принялась глазеть, как Митька ставит палатку.

— Прошу, — Митька дурашливо склонился в полупоклоне у входа в палатку и добавил, — а вот коврики положить и спальники расстелить — это уже твоя работа. У меня так ровненько и красиво всё равно не получится…

Я улыбнулась и полезла внутрь.

— Ты там хозяйничай, а я схожу дров нарублю, чаю вскипятить, — крикнул Митька, отдаляясь.

Я разложила коврики, вытащила, встряхнула и разложила спальники. Свои сапоги я оставила сбоку палатки сохнуть, поэтому вытащила сейчас из рюкзака тапочки — трава сухая, похожу пока в них, пусть ноги хоть немного отдохнут.

Вернулся Митька, он притащил длинную и толстую сухую ветку, и принялся рубить её рядом с палаткой.

Я скинула куртку-энцефалитку, платок и осталась в одной рубашке и штанах. После тяжелого душного перехода, было так приятно, когда ветер легонечко обдувает, прямо ой.

Невольно взгляд мой переместился на озеро. Тихое, спокойное, по водной глади шла легонечкая рябь. Берег был песчаный, песочек белый, мелкий, мягонький, вот точно, как в песочных часах.

Мне захотелось пройтись босиком по нему, зарыться пальцами ног, но я отогнала это неуместное желание.

Тем временем Митька опять вскипятил чаю, и мы перекусили. Из-за усталости особо есть никому не хотелось, с трудом съели одну лепешку на двоих.

Я сидела на траве и смотрела на весело горевший костер. Да, сейчас это был не маленький костерок, а большой, полноценный костёр. Митька расстарался.

Он лежал рядом, на траве и задумчиво грыз травинку.

Я опять посмотрела на озеро.

— Иди купайся, — сказал вдруг Митька. — А то скоро совсем стемнеет.

— У меня купальника нет, — покраснела я.

— Ну, не начинай, — скривился Митька и демонстративно перевернулся на другую сторону, спиной к озеру, — иди спокойно купайся, мы в полевых условиях, я подсматривать не буду. Обещаю. Потом пойду я. И, надеюсь, ты тоже подсматривать не будешь. Или будешь?

Я засмеялась.

— Ну вот, — деланно-расстроенно сказал Митька, я всегда знал, что девчонки обожают подсматривать.

— Шутник! — хихикнула я и побежала раздеваться.

Скинув с себя всё, я голышом побежала в озеро. Вода мгновенно освежила потное, зудящее, грязное от пыли и древесной пыльцы тело. Я зажмурилась и ушла с головой под воду. Затем вынырнула, отфыркиваясь, и немного поплавала. Совсем немного. Вода-таки была холодная, северные озёра летом быстро прогреваются, но также быстро и остывают.

Искупавшись, я вышла из озера и направилась к палатке. Бросив взгляд на Митьку, я аж обалдела — он лежал и нагло в упор меня рассматривал.

— Ты же обещал! — жалобно ойкнула я и, пытаясь прикрыть хоть некоторые стратегические места руками, метнулась в палатку. — Дурак!

— Зато теперь я знаю, какие у тебя сиськи! — глубокомысленно заявил он и, раздевшись, побежал к воде, крикнув мне, — надеюсь на твою порядочность, Зоя! Что ты не такая как я и подглядывать не будешь!

Нужно ли говорить, что я принципиально подглядывала?

Он был худой, среднего роста. И хоть сложение его нельзя было назвать атлетическим, но каждая мышца была, словно вырезанная скульптором. Он плыл, с силой работая мускулистыми бронзовыми от загара руками, заросшая голова то погружалась в воду, то появлялась над ней.

Потом Митька ещё ходил за ветками. Сказал, что оставит костерок на ночь, набросает туда сырых веток пусть горит, дым будет отпугивать зверьё. Хоть тут никого не было, но чем чёрт не шутит. Пока он ходил, я, так и не дождавшись, и разомлев в уютном тепле спальника, уснула.

Проснулась от того, что горячее Митькино тело прижалось ко мне.

— Иди сюда, — хрипло прошептал он.

Проснулась я оттого, что стало жарко. Обычно мы палатки всегда стараемся ставить где-нибудь под кроной дерева, в лесу или, к примеру, под горой, чтобы утренняя тень падала на неё. Иначе утром солнце так вжарит, примерно с пяти утра, что дышать в ней будет невозможно. Вот такая вот специфика заполярного лета: ночью дрожишь от холода, утром — умираешь от жары.

Я раскрыла глаза — в палатке я была одна.

Странно…

Я прислушалась — снаружи тихо.

Тогда я встала, вылезла из спальника и выглянула из палатки — нигде никого, сонную утреннюю тишину нарушал лишь писк комарья, да плеск легких волн на озере. А где-то аж на другом краю озера заполошно кричала крячка.

Затухший костёр и перевёрнутая (единственная!) кружка рядом только добавляли тревожности.

— Митька! — позвала я.

Ответа не было.

Да как же так⁈ Неужели бросил?

Я пробежалась к краю пляжа — не видно, вернулась в палатку и полезла в рюкзак — вроде всё на месте! Хотя никаких личных вещей Митька не брал, а пару сухарей и чай — это не те вещи, которые он бы забрал. Больше всего меня встревожило, что топорика не было.

Как же так?

Как?

Ну почему⁈

Я, как стояла, так и села. Схватившись за голову, я застонала.

Не знаю, сколько я так просидела, тупо уставившись на водную гладь озера, изредка разбавляемую куцыми волнами. В ушах стучала одна-единственная мысль — как же так?

После всего того, что было, и вот так просто — взял и ушел, бросил меня одну и даже ничего не сказал. И вот как я теперь? Дорогу я не знаю, карта была только у него, рюкзак с таким количеством вещей я тупо не дотащу. Если бы я была одна, я палатку и всё это не брала бы, пошла бы налегке.

И вот что мне теперь делать?

Есть три варианта: тащить всё обратно в лагерь. Мне это не нравится, так как там перепитые мужики и кто его знает, как там всё будет. Половина из них — новички, да и Генка этот не вызывает доверия. Нет, в лагерь я стопроцентно сейчас не пойду.

Второй вариант — тащить всё с собой на пятьдесят восьмой. Мне это тоже не нравится. Во-первых, тяжело, во-вторых, кто его знает, что там ещё будет. Нет, тащить — тоже плохая идея.

Остаётся третий вариант. Сложить палатку, вещи в рюкзак и где-нибудь его тут припрятать и идти налегке на пятьдесят восьмой. А на обратном пути заберу.

Со вздохом я принялась паковать вещи. Проблема возникла только со спальниками — второй спальник не желал влезать в Митькин рюкзак, а нести его с собой я не хотела. Наверное, лучше всего будет скрутить и замотать в тот кусок клеёнки, который мы прихватили с собой.