Но мой вскрик подскочил Игнат.

— Что там?

— Да ерунда, извини, — отмахнулась я, пытаясь высморкаться, — какая-то муха в нос залетела, я её, наверное, придавила, жжется теперь. Я просто сильно испугалась.

— Ай-яй-яй! — охнул Игнат и подал мне руку, — давай сюда! Быстро! Быстро!

Не понимая, я протянула руку.

— Быстро! — Резким рывком Игнат почти вынул меня на берег.

— Где папиросы? — сухо и взволнованно спросил он.

— Я не курю, — удивилась я.

— Папиросы у тебя с собой? — не унимался Игнат.

Я вспомнила, как тот охотник вернул мне полпачки «Беломора» и похлопала себя по карманам: чуть скукоженная пачка оказалась на месте.

— Вот, — с недоумением протянула её Игнату. Странный он какой-то.

Игнат торопливо вытащил две сигареты и вдруг больновато воткнул мне в каждую ноздрю. От неожиданности охнула.

— Вдыхай носом через них и сплёвывай ртом! Быстро! — велел он столь напряженным голосом, что ослушаться я не посмела.

Я втянула через табак воздух в нос, и жгучая жидкость, вместе с табачной крошкой, пошла дальше, в носоглотку, затем я выплюнула всё на траву. В плевке копошились белёсые мелкие личинки. Много. Я заорала от ужаса, но Игнат стукнул меня по спине:

— Дуй!

Я так перепугалась, что дула и дула. Когда табак из обеих папирос был весь вытянут и личинки перестали из меня выходить, я всё равно не могла заставить себя перестать дуть.

— Всё. Всё. Хватит уже, — рассмеялся Игнат глухим дребезжащим смехом.

— Что⁈ Что это было? — меня трясло с перепугу. Я опять принялась плеваться.

— Люсю, — сказал Игнат и добавил, — очень плохой люсю.

Я поняла только, что это отнюдь не женское имя, а название этой летающей гадости.

Посмеиваясь надо мной, Игнат неторопливо собрал уток в рюкзак, он набивал его и набивал, но три из них всё равно не влезли, поэтому он связал их за шеи в гирлянду и отдал нести мне вместе с двумя связанными на веревку манками.

Обвешанные добычей, словно новогодние ёлки, мы вернулись в лагерь. Как раз успели к обеду и даже оставалось еще немного времени помыться.

— Зоя! — замахала мне от столовки Аннушка.

— Сейчас приду, — отмахнулась я, торопливо сунула свою гирлянду из мертвых и деревянных уток Игнату, а сама бросилась искать Кольку.

Колька нашелся в камералке. Он занимался тем, что мастерил из марли и ваты повязки. Я кратко рассказала ему, что со мной произошло. Колька побледнел и схватился за голову:

— Какая ещё люля⁈ Сруля, блядь, а не люля! Это же носоглоточный овод, Горелова! Это ж надо было так исхитриться, чтобы его в это время поймать!

— Игнат меня заставил дуть табак через папиросы. И выплёвывать личинок, — прошептала я помертвевшими губами. — Как ты думаешь, я все их выплюнула, или ещё там остались?

— Ну, с твои везением, Горелова не удивлюсь, если где-то половина осталась… — задумчиво сказал Колька и быстро отошел от меня на три шага. — Стой там. Не подходи!

Я охнула, представив, как они у меня мерзко копошатся в носу и во рту. Сразу запершило горло. Руки и ноги похолодели от липкого ужаса.

— Понимаешь, они живородящие, — принялся объяснять Колька будничным тоном, но при этом внимательно смотрел на меня и отступил еще на пару шагов, — в общем, сперва они залетают в носоглоточную полость и впрыскивают специальную жидкость, кишащую живыми личинками. Потом эти личинки попадают в горло, оттуда — в желудок или в лёгкие, но большинство проникает в лобную часть, они буквально выгрызают себе дорогу к мозгам. Очень мозги они любят, Горелова. А некоторые так вообще прогрызают себе дорогу дальше и попадают, например, в глаз. Или в язык.

Мне стало совсем дурно, и я явственно ощутила, как тысячи этих мерзких белёсых личинок копошатся у меня уже в голове и в глазах.

— А ну, посмотри-ка на меня, Горелова, — Колька поднял руку, — сколько пальцев видишь?

— Четыре, — осипшим голосом пробормотала я, старательно пялясь на колькины пальцы с неровно обрезанными ногтями и пятнами от зелёнки.

— А вот и неправильно, — взволнованным голосом сказал Колька, — я же тебе только что кукиш показал, Горелова. А ты говоришь — четыре. Значит, личинки уже пролезли тебе в глаза. Так как свои мозги ты еще на пятьдесят восьмом участке вышибла, то путь для них теперь открыт и свободен.

Заподозрив неладное, я подняла взгляд на Кольку и по его довольному виду поняла, что он шутит. И даже когда он не выдержал и довольно расхохотался, глядя на моё ошеломлённое лицо, я всё никак не могла прийти в себя. У меня было такое потрясение, что я просто места себе не могла найти. Меня затрясло.

— Так. Сиди тут, — вдруг велел Колька, резко прекратив веселиться, и вышел из камералки.

Я сидела и накручивала себя. Представила, как эти отвратительные личинки уже живут в моих глазах, как я постепенно слепну, как начинаю с кем-то разговаривать, а они вываливаются у меня изо рта и мерзко копошатся.

Не знаю, до чего бы я себя докрутила, но, к счастью, Колька вернулся через пару минут, сделал мне укол и дал подышать какой-то вонючей гадостью, типа ингаляции, только очень противной. Было тошнотворно, но я дышала и дышала, так на меня подействовала картина, как эти ужасные личинки вываливаются у меня изо рта.

— Да хватит уже бухтеть, — буркнул Колька и отобрал у меня ингалятор.

— Ну дай ещё немножечко, — пролепетала я, пытаясь отобрать ингалятор назад, — давай закрепим эффект?

— Я тебе сейчас так закреплю, что мало не покажется, — вздохнул Колька сердито. — Пойми ты, мне не жалко. Вот я сейчас еще дам, а потом что, буду откачивать тебя от передозировки?

— Ну, пожалуйста, — заныла я, но Колька меня не слушал:

— Странно, обычно оводы на людей так сильно не нападают. Чем ты его соблазнила, а, Горелова?

— Куртку сняла и к озеру полезла, — предположила я.

— Ох, Горелова, Горелова, — вздохнул Колька, — у тебя полностью отсутствует инстинкт самосохранения, я смотрю. То мозги последние выбила, что личинок нахваталась. Боюсь даже подумать, чем ты захочешь меня удивить завтра…

— А что, кошек больше в лагере нету, так ты на людей переключилась, Горелова? — хохотнула Нина Васильевна, войдя в камералку. — Чем это вы тут занимаетесь?

— Нина Васильевна, уж вас это явно не касается, — едким тоном ответил ей Колька, сложил инструменты обратно в коробочку и демонстративно отвернулся, занявшись опять нарезанием марли.

— А с каких это пор фельдшер и лаборант решают, что касается специалистов, а что нет? Неужели, товарищи, у вас высшее образование появилось, и вы теперь мыслить умеете? — парировала Нина Васильевна с подковыркой. Настроение у неё было приподнятым.

Что ответил Колька, я уже не слышала, так как выскочила наружу. Я вспомнила, что с перепугу не поблагодарила Игната. Даже думать не хочется, что было бы, если бы он меня не заставил дуть табак из папирос. Теперь понятно, почему тот охотник не забрал у меня всю пачку, хоть ему и хотелось.

Я оббегала весь лагерь, но Игната уже не было.

— Дак он уток отдал мне, взял паёк и ушел. Даже щи ждать не стал. Завтра утром должен вернуться. — Сказала Аннушка, помешивая наваристые щи, — ещё минут десять и будет готово. Ты от рассвета на ногах и даже не завтракала, так что я тебе наложу, не дожидаясь остальных.

— Да почему… — начала я, но Аннушка меня перебила:

— Я сказала, поешь через десять минут, — отрезала она нелюбезным тоном. — Марш руки мыть. И сними уже с себя эту страхолюдину вонючую. Всю столовку мне сейчас своими вшами загадишь!

— Но Колька сказал, что в этой одежде нет вшей, — возразила я обиженно. Что-то сегодня Аннушка явно настроена ко мне недружелюбно. Но я не стала обострять отношения.

— Мало ли что сказал Колька! — рявкнула Аннушка и замахнулась на меня черпаком, — Марш я сказала! И чтобы как штык была тут через десять минут!

Причина такого поведения Аннушки стала ясна, когда я, умывшись, возвращалась от бани: мне повстречались наши мужики, которые как раз вернулись из короткой разведки.