С каким бы ускорением ни добывалась нефть, и ни строились города в недавно безмолвной тайге, как бы ни менялся сам человек, вчерашний охотник, сегодняшний высококвалифицированный рабочий нефтепромысла, как бы он ни был одухотворен книгой и современным искусством, — в нем живы память земли, ее сказки и песни.
Говорят, скудеет наш Север. Птиц распугали, ушла большая рыба. Не та, мол, земля.
Я иду по родной земле, смотрю, слушаю…
Синими стрелами летят утки. Высокое небо поет, лепечет, смеется, горланит голосами птиц.
— Вет-лю! Вет-лю! Вет-лю! — это куличок поет. Тонконогий и невзрачный. А распелся на весь песчаный берег, где всюду бегут, снуют ручьи.
— Кай-восюв! Кай-восюв! — А это утка-свиязь кричит. Зовет свою подругу.
Синее свидание. Синяя свадьба. Синий полдень…
Мне кажется, все поет, все говорит. Вот и высокая лиственница что-то нашептывает, пристроившись каким-то чудом над самым обрывом, вытянув корявые ветки к небу. Из-под ее корней, местами повисших над желтым обрывом, брызжет ручеек, на лету рассыпаясь на сияющие, звонкие капли.
— Большая рыба пошла! — говорит мой брат. — Никогда не было столько белой рыбы!
Брат мой — рыбак. В лодке у него сверкают серебряной чешуей важные нельмы, и язи золотятся на летнем солнце, и стерляди, одетые в зубчатую броню, копьями остроносыми торчат между большими рыбами.
В Тюмени я зашел в Сибирское производственное управление рыбной промышленности. Петр Николаевич Загваздин, бывший рыбак с Сосьвы и друг моего отца, а ныне начальник управления, выложил мне статистические данные. Оказывается, вылов рыбы действительно не уменьшается. По сравнению с довоенными годами сейчас вылавливается «живого серебра» даже больше. И это не хищнический промысел.
Лишь теперь стал доходить до меня смысл слов брата о лимите вылова и о стройке, которая развернулась рядом с родным селом Ванзетур. Там строят дома, возводят плотину, которая перегородит таежную речку, речку моего детства. Помню, как отец сокрушался:
— Все! Негде будет больше старику промышлять, негде отводить душу!
— Так широка Сосьва, сверкающая перед твоим, домом. А рядом Обь с ее бесчисленными рукавами, протоками. И таежных речек не счесть! — возражал я.
— То — другое, — отвечал он, вздыхая. — А здесь, в этой таежной речке, твой дед и прадед испокон веков промышляли. Помнишь лесную избушку? Помнишь, как рыба плескалась?
— Как не помнить! — говорил я. — Только ты, отец, не сокрушайся. Разве плохо, когда в реке будет много сосьвинской селедки? Для того и строят рыборазводный завод. Мальки, взлелеянные здесь, заплещутся по всей тысячекилометровой Сосьве!
— Хорошо, когда играет рыба! — отвечал он. — Только почему они выбрали именно это место? Большая ведь река Сосьва.
— Но лучшего места, очевидно, и нет. Ученые ведь долго искали…
— Да, наверно, ты прав. Только вот что поделаешь со стариковской памятью? — И он спел такую песню:
Там ходит душа моя
Юно меж кедров
По узеньким тропкам,
Заметным лишь мне…
И если выходит
На берег зеленый
Из леса медведь, —
То это душа
Отца моего
Ступает на травы.
Тиха словно ночь,
Ведет его память
О днях человечьих.
Ведь был мой отец
Из медвежьего рода…
И если на плес
Утренней песней
Выплывет лебедь, —
То это душа
Моей матери кровной
На плесе широком
Крылом прикоснулась
К трепетной зорьке
Своей — человечьей…
Ведь мать —
Из крылатого
Рода лебяжьего…
Подумай, сынок!..
Если речку души,
Души моих предков,
Плотиной из камня
Перегородят
И если
Ее остановят,
Живая вода
Станет мертвой навечно…
И если в извивы
Зеленого яра
Клыками вонзятся
Бетонные сваи, —
То где же медведю
Тогда разгуляться?..
И песнь лебединая
Канет навечно,
И память живая
Быльем прорастет…
Я слушал отца и думал. Сказывают: слушай поучения отца, но и своим помыслам давай дорогу. Цени и оберегай обычаи предков, но и о будущем не забывай…
— Отец мой! — сказал я. — Для светлого и богатого будущего нужно строить плотину и газопровод!
— Будущее? Это хорошо! Я за ваше счастливое будущее! Только моя душа ведь здесь играла. Моя мудрость и умение в волнах этой речки плескались. А где ваши силы развернутся, скажет время. Шагая вперед, помни, сын мой, еще вот что:
Не бойся и в самом дремучем лесу.
Нашел ручеек — иди по течению.
Оно, как ни крутит, к реке приведет.
У реки — люди.
У людей — сердца.
Сердце человека,
Что солнце в небе,
Светит, греет.
Не тревожься в дремучем лесу.
Нашел ручей — иди.
Не тревожься, что далеко:
Пойдешь — доберешься!
Не тревожься, что тяжело:
Станешь поднимать — поднимешь.
Ноги для того, чтобы идти.
Голова — чтобы видеть будущее.
Пусть светлой будет твоя голова!
Я слушал отца, но думал о своем. В большой реке моего детства и сегодня играет большая рыба. Рядом с братом моим, потомственным рыбаком, появились и ученый-ихтиолог, и строитель. Может, это и есть научно-организованный промысел?
Я думал, а отец пел:
Состарясь, взойду на вершину
Своей человечьей жизни.
Сказывают: входящему
На последнюю вершину
Дают долгое слово.
То главное слово мое
Еще впереди, как и жизнь.
Послушай, мой сын,
Что скажу я сегодня.
Людские тела,
Как небесные звезды:
Свой срок отгорят
И погаснут навечно.
Лишь доброе имя
Сияет над ними.
Но имя навечно
Не каждый заслужит.
Хотелось бы, чтобы у вас,
У наших сыновей,
Были длинными не только волосы,
Но и мысли.
Вижу, вы сильны!
Можете разломать,
Раскрошить
Камни и скалы!
И воду клокочущую
Можете остановить.
Добудете черное золото
И создадите рыбу большую.
Знаю. Верю! Белая рыба,
Нежная-нежная сказка,
Конечно же, будет
Плескаться в струях
Прозрачных рек,
Как и жизнь на земле…
