Удивленно смотрит на меня красными глазами брусника. Смотрит земля на железного зверя, который без страха шагает по гнущейся мшистой ее спине. И, словно карлики перед великаном, вздрагивают могучие кедры. И сердце мое, будто удачливая лайка, прыгает от восторга — ибо на чудо сейчас я гляжу. Взмахнет дирижер — и стальные олени зафыркают. А великан покачается, железными ребрами зазвенит, шагнет, повинуясь рукам человека, его говорящим и мудрым рукам.

И запомнился мне еще один вечер. Скользящий по волнам полуглиссер. Вечерняя прохлада берегов Конды. Темно-голубое небо, звезды с кедровыми ресницами. Огни буровых. Тайга словно черная красавица, убранная сверкающими бусами. Новая тайга. Может, в первый раз я ее такой вижу. И Конда в бусах. И она ночью не спит. Вся она в движении: по ней плывут нефтеналивные баржи, бегут катера, полуглиссеры.

Нефтеналивные баржи плавают по Конде. И по тайге не охотники ходят, а железные чудо-великаны. Волшебники пришли на древнюю землю. И по-новому зазвучали старые мансийские слова: «Шаим», «Урай»… Только ли одни слова по-новому зазвучали?

Что такое аргиш? Олений караван. Большой караван. Полозья скользят, песню дороги высвистывают. Когда движется аргиш, оживает снег, веселеет тайга. И белый плес речной, уснувший в снежном сне, просыпается на миг и удивленно глядит, как по его мертвой спине на звонких оленьих копытах несется дальше жизнь…

Я просыпаюсь. Слышу не скрип, а жужжание. Не таежным ветром пахнет, а бензином. И теплые струи лицо мое ласкают, а не морозный ветер колет. Деревья летят навстречу, и колючий ветер, наверно, тоже навстречу летит, а в кабине тепло. Рядом со мной сидит не каюр в теплой малице с узорами оленьих рогов, а шофер, и не хорей у него в руках, а баранка. Крепко держит баранку шофер Борис Морозов. Пятый час показывают стрелки часов. Уже просыпаются утренние звезды, а мой сосед еще не смыкал глаз.

…92-й километр от Правдинска. Девяносто два километра отъехали от Иртыша, на берегу которого стоит рабочий поселок геологов. Снег, карликовые сосенки, болото… Легкие ЗИЛы его проскочили. Тяжелые КрАЗы, МАЗы, даже и «Уралы» вязнут. За двенадцать часов проехали только шесть километров. Несмотря на мороз, болото не промерзло. Под тяжелыми машинами оно раскрыло свою пасть и, как чудовище, дышало морозным воздухом.

В руках комсомольца Анатолия Балмасова скрипел железный канат. Он смуглыми жилистыми руками завязывал узел, чтобы удлинить канат. Потом шел к своей машине, которая стояла на более твердом месте, заводил мотор, тащил «Урал» товарища. Хорошо, что рядом товарищи.

Вперед пойдешь — только через двести километров приветливый огонек жилья увидишь. Назад пойдешь — через девяносто два километра глаза свои согреешь, увидев среди снегов веселые дымки таежного селения.

Зимник Тюмень — Сургут… Зимник — это временная шоссейная дорога. Не асфальт под колесами, а лед, который намораживали строители изо дня в день. На болотах клали бревна. В тайге прорубали просеку, в реке намораживали лед такой толщины, чтобы он выдержал 25-тонные КрАЗы и МАЗы. А от Тюмени до Сургута почти тысяча километров. Многие сотни километров пришлось пройти по дикой тайге, где нет ни единой тропинки и жилья. А нужна была эта дорога нефтяникам, строителям, буровикам. Здесь, на севере, единственная связь по рекам — Оби и Иртышу. И лето короткое. На вертолетах и самолетах много не подвезешь. Вот и придумали тогда зимник. И назовут его «дорогой жизни» строек Сургута, Нефтеюганска, Нижневартовска, Мегиона…

Одним из строителей был Юрий Горшенев. А познакомился с ним я вот как.

Ехал я в «газике» заместителя начальника объединения Тюменьнефтегаз Николая Ивановича Антропова. Он возглавлял колонну машин. Ночью, когда мы ехали по тайге, Антропов часто выходил из «газика» и ракетами сигналил отставшим машинам. Я клевал носом всю дорогу, а Антропов по-прежнему был бодр и весел. Сквозь дрему услышал слова: «Вот сейчас остались балки. В них-то и жили всю осень и зиму строители дороги» — и проснулся.

Строители дороги… Еще днем говорили о них, и мне хотелось увидеть хотя бы одного. А вот проехали мимо. Окончательно проснулся, когда узнал, что дальше других строителей мы не встретим. Я попросил остановить машину.

— Куда вы? — забеспокоился Николай Иванович. — Ведь мы далеко отъехали, километров на пятнадцать, не меньше.

Но я вышел, надеясь, что кто-нибудь повернет машину и отвезет меня к строителям.

Мои товарищи — кинооператоры тюменского телевидения — ехали в конце колонны. Я обрадовался, что смогу их подождать и в нашей картине о снежной трассе будут и строители дороги. А как же без них можно обойтись?

«Газик» ушел. Я остался на дороге один. Звезды теперь казались особенно яркими. Это при свете фар они были бледные и обыкновенные, как огни далекого селения, в котором ты бывал не раз.

А в тайге, когда рядом ни души, звезды кажутся живыми. Они таинственно мерцают, пробуждая видения. И одинокому путнику, который недавно представлял себя героем снежной трассы, покорителем природы, тайга, вставшая стеной по обе стороны дороги, кажется теперь черным медведем. И хотя ты знаешь, что «хозяин» тайги сейчас, в разгар января, спит себе преспокойно в теплой берлоге, все же сначала появятся «медвежьи» видения.

«А самое страшное — это шатун», — вдруг пронзит мысль. И холод пройдется по телу. Шатун — самый злой зверь. Увидит — раздерет, съест заживо.

Не подумайте только, что манси так боятся тайги. Нет! Это лишь первое чувство. За многие сотни километров от дома ходили манси за зверем. В одиночку часто ходили. Целыми месяцами в снегу спали, в тайге ночевали. Не боялись мороза, медведя, даже злых духов.

Верили манси и ханты духам. Но считали себя, видно, сильнее. А я боялся в ту ночь, потому что нарушил закон тайги: у рискнувшего отстать в лесу должны быть хотя бы спички и нож. Нарушил я закон тайги, но расплачиваться не пришлось. Новое время — новые законы. На большой дороге — большая жизнь. На час только замер на этом участке зимник. Потом снова заурчали железные олени. И один из шоферов согласился повернуть обратно, отвезти меня к строителям.