границы свято оберегают,

щи да кашу перловую варят.

Вот тебе и ужин,

в пору не в пору, а нужен.

— Вы столовайтесь, вечеряйте,

а я поскачу к Настасье! —

сказал Попович, откланялся,

на кашу всё же позарился,

и прямоезжей поехал дорожкой.

Вот к жене он стучится в окошко,

та выходит, супруги целуются

(раззявила рот вся улица)

и в покои идут брачеваться.

Ну и нам пора собираться

да по домам расходиться.

Пусть мирно живёт столица,

ведь пока Кремль стоит,

мы дома,

а в нем сидит

сто пятидесятый Вова.

Ой Русь царская да столичная,

и кого б ты ни боялась —

безразлично нам!

Я выхожу на сцену

и начинаю рассказывать

сказку про бабу Ягу.

А там сидят гусельники

развесёлые, песни поют.

Моё внимание

переключается на гусельников

и на себя любимую. Я говорю:

— Ай вы, гусельники развесёлые,

слушайте сказы печальные,

сказы веские,

о том как ни жена, ни невестка я,

а бедняжка

и мухи садовой не забидела,

человека не убила, не обидела,

тихо, мирно жила,

никого не трогала,

ходила лишь огородами,

ни с кем никогда не ругалась,

в руки врагам не давалась,

имя своё не позорила

и соседей не бранила, не корила.

Но почему-то муж меня бросил,

а любовник характер не сносил,

убежала от меня даже собака,

и с царём не нуждалась я в драке,

он сам со мною подрался,

как залез, так и не сдался.

Вот сижу брюхатая, маюсь,

жду царевича и улыбаюсь.

А вы, гусельники, мимо ходите!

Проклятая я, аль не видите?

Гусельники плюют на пол

и уходят, освобождая сцену.

Я, оставшись наедине со зрителями,

вещую:

— Сказка сказке рознь,

а эта берёт начало

из другой, читай о том

«Как богатыри на Москву ходили»

сначала.

Было дело, закинул

Илья Муромец бабу Ягу на Луну,

так она там и лежит ни гу-гу.

Ан нет, зашевелилась,

собрала косточки, разговорилась

матершиной да проклятиями

в сторону богатырей и Настасии.

Но как бы бабушка ни плевалась,

над ней пространство

само насмехалось:

одиноко вокруг и пусто,

ни волчьей ягоды, ни капусты,

ни избушки на курьих ножках.

Села бабка: «Хочу морошки!»

Но ни морошки, ни лебеды,

ни ягеля,

ни куриной тебе слепоты.

Стало бабе Яге тоскливо,

окинула взглядом блудливым

она пространство Луны:

«Пить охота!» Но до воды

надо идти куда-то.

Шмыгнула носом крючковатым,

проглотила водорода

и попёрлась пехотой

куда её злые глаза глядели:

океаны лунные, мели

и неглубокие кратеры.

Что же они там прятали?

А скрывали они Хлыща,

разбойничка Кыша и Малыша

ростом с гору:

те сидят, едят помидоры

да в картишки играют.

Бабка в шоке, она шныряет

к старым своим дружкам:

— Здрасьте, родимые, вам!

Разбойники: «Год который

на нашем дворе, бабуся?

Тебя каким ветром, Ягуся?»

— Меня сюда забросил Илья.

А год какой? Не помню сама.

Вы должны же быть в аду.

Где мы? Никак не пойму!

— Гы-гы-гы! — ржут детины. —

Мы мертвы, мы духи! — и вынули

большую книгу амбарну,

открыли. — Вот печечка, баня

и домик на курьих ножках,

а это Микулы сошка.

Так, так, а где ты, Ягуся?

Вот, лежишь кверху пузом

на той стороне Луны. Чи сдохла?

— Да нет, стою, не усохла.

— Ты призрак! — регочут детины. —

Лови помидор! — Кыш кинул

овощем в бабку Ёжку.

Застрял помидор: немножко

повисел в её тонком теле,

на пыль опустился и двинул

внутрь планетки куда-то.

У бабушки ножки ватны

сразу стали. Старуха

слюну проглотила: «Сухо!»

Села в кратер прямо

и провалилась, будто в яму:

пролетела насквозь Луну,

вернулась к телу своему.

Посмотрела на себя:

вся распластана она.

И заплакала горько-прегорько.

Така у тебя теперь долька!

Летай и не думай плохо.

Охай, ведьма, не охай,

а кончилось твоё время —

размозжил богатырь тебе темя!

А время было такое:

прошлое встало стеною,

а будущее не пришло;

да зло, говорят, умерло

и не воскреснет боле.

Нынче летает на воле

Дух степной и голодный,

ищет уродство в природе.

На корявое деревце смотрит,

порядки свои наводит:

пригнёт ещё больше к земле

это дерево, а по весне,

в три погибели скрутит,

в ствол душу гнилую запустит,

и воскресит

злой каликой перехожей,

та не кланяется прохожим,

лишь в спины кидает проклятия.

Думаю, вы таких знаете.

А баба Яга, на беду,

знала о Духе степном. В дуду

старушечка лихо подула

(и откуда она её она вынула?)

да Дух степной громко позвала:

— Всемогущий, мне тело надо!

Дух прилетел и вынул

волшебную книгу: «Вымя

есть для тебя коровье,

быть тебе, ведьма, тёлкой!»

— С тёлки немного толку,

найди лучше бабу Ольгу,

да чтоб девкой была брюхата.

Мой дух в её плод и впечатай!

Возмутились разбойнички дюже,

заголосили дружно:

— Ах, ты старая, хитрая бабка,

мы тоже хотим в дитятки,

в малышей-крепышей побойчее,

найди нам, Дух, матерь скорее!

Вздохнул Дух, на Землю спустился,

облетел её три раза. Прибился

к самой убогой хате:

там три брата родных и матерь

брюхатая, вроде, девкой;

отец в могиле, и древко

из старого мужнего платья

развевается. «Эх, сорвать бы!» —

шепнул Дух степной и обратно.

Схватил разбойничков в охапку

и летит, их чуть ли не душит —

к хатке земной спешит.

Подлетел к той хате и выдохнул:

мёртвых разбойников выпустил

в головы сирым младенцам.

Ну держись, мать, теперь не деться

тебе никуда от зла!

В дом твой пришла беда.

Ой беда, беда, беда!

Летит, свистит сковорода:

сынки в вышибалу играют,

со всей дури как вдарят

по соседским мальчишкам!

Дух с них и вышел.

И пошла дурная слава

от края деревни до края:

«Во дворе у Ольги

три чертёнка и Лёлька

маленькая, но злая:

то кричит, то ругает

страшным голосом мать».

Народ пошёл знахаря звать.

Вот знахарь Егор

к вдове припёр

травы да лампадку

в её хромую хатку.

Подул, пошептал,

злых духов, вроде бы, изгнал

и удалился далеко,

аж в соседнее село,

где и сгинул.

Никто его боле не видел.

А Кыш, Хлыщ, Малыш подрастали,

имена свои взад верстали.

Даже «бабушка Яга»

говорила, что она

не девка Лёлька,

а бабка Ёжка и только!