три дня и три ночи не евши

секлись, рубились, похудевши.

Устали дружиннички ждать

чья победит тут стать?

Плюнул Добрыня, поднялся:

— Давно я, братцы, не дрался

в боях кулачных, перекрёстных,

таку забаву помню

на пирах почёстных.

И как бык, на оборотня он пошёл,

и под себя то он Вольгу подмял,

тот лежит ни дых, ни пых.

Завалил змея на чих!

И взмолился тут

Вольга Святославович:

— Отпусти меня, Добрыня,

славить буду

твоё имя я по селениям,

по городам. А со временем

породу змеиную забуду,

киевским богатырём отныне буду,

в дальние походы ходить стану.

Хошь луну? А и её достану!

— Ты не трогай луну, дружище,

там баба Яга томится,

пущай она там и будет.

А породу твою забудем.

Так и быть посему,

будь нам братом.

Лишь Селянович хмурится:

— Ладно,

посмотрим на его поведение. —

и набравшись терпения,

попыхтел тихонечко рядом.

Маленьким, но могучим отрядом

богатыри на Московию двинули.

Кота Вольге за пазуху кинули:

пущай оборотень добреет!

Месяц на небе звереет,

красно солнышко умирает,

дружина на Кремль шагает.

А в Кремле наши ёлки и ели

на века, казалось, засели

и вылазить не хотят,

греют пихтой медвежат.

Пришла дружина на место.

Сели, ждут: мож, созреет тесто?

Что же делать, куда плыть?

Нужно елочки пилить.

Тащат пилы мужики:

Айда, былиннички, руби!

Но злые ёлки, ели

заговор узрели,

кличут ряженых баб:

— Надо киевских брать!

А бабы ряжены,

рты напомажены,

в могучий выстроились ряд,

гутарят песни все подряд

да поговорки приговаривают,

дружинничков привораживают.

Вот дева красна выходит вперёд

да грудью на Чурило прёт,

говорит слова каверзные,

а сама самостью, самостью.

Чурило на девушку засмотрелся,

в пол-рубахи уже разделся,

кудри жёлтые подправил,

губы пухлые расправил

и к невестушке идёт

да котомочку несёт.

Глядь, они вдвоём ушли

в далеки, чужи дворы,

и мы их боле не видали.

Ходят слухи, нарожали

они шестьсот мальчишек.

Нет, ну это лишек!

А другие воины

с войском ряженым спорили:

— Уходите отсель, бабы,

мы припёрлись не для свадеб.

Ну уж ладно, на одну —

Добрыню сватать за княжну,

девицу очень знатную.

Расступитесь,

чернавки, отвратные! —

и попёрла дружина на лес:

— Есть у нас тут интерес!

Бились они, махались,

ёлки пилили, старались.

Три года и три дня воевали.

Сколько ж елей полегло тогда?

Узнаем

мы, наверно, не скоро,

потому что сжёг

амбарну книгу снова

царь русский,

последний да нонешний.

Ну, а покуда бой тот шёл,

без совести

мужик по России шлялся

и над Муромцом изгалялся:

— На лесоповале

великан наш батюшка,

вот куда былинну силу

тратит то! —

подтрунивал народ

над подвигами смелыми.

И смеялся б по сей день он,

но сумели мы

отодвинуть, оттеснить

те ёлки, ели.

И казалось бы уж всё!

Но захотели

отстоять свои права медведи,

вылезли из бурелома

и навстречу

нашим воинам идут,

ревут да плачут:

— Пожалейте вы нас, сирых.

С нашей властью

всё в природе было справедливо!

На снегу следы лежат красиво:

где мужик пройдёт,

где зверь лесной — всё видно.

А и задерёшь кого, то не обидно.

Рассвирепели вдруг богатыри,

вытащили штырь с земной оси…

У-у, сколько медведей

полегло тогда!

Об этом знаю только я.

Но вот из полатей выходит

Михайло Потапыч, выносит

он корону царскую:

— Простите,

люди добрые и отпустите!

Я не ел ваших детушек малых

да не трогал хлопцев удалых,

девы красной не обидел,

а на троне сидел и видел,

как крестьян бояре топтали.

Бояр сечь-рубить! Они твари.

Тут бояре гуртом сбежались,

отобрали корону, и дрались

за неё тридцать лет и три года.

А потом на трон взошла порода

с простой фамильей Романовы.

О таких не слыхали вы?

Ну, а пока бояре рядились,

вояки в баньке помылись,

приоделись в рубахи шелковые,

с голытьбы собрали целковые,

чтоб женить Добрыню

на Настасье Микуличне —

не на княжьей дочке,

и не с улицы,

а на полянице

удалой почему-то.

Но об этом пока не будем.

А тем временем, телега катила

и прохожим всерьёз говорила:

— Ай люли-люли-люли,

не перевелись бы на Руси

княжий род и барский

да в придачу царский!

И медведь последний

на дуде играл.

— Сие не царско дело! —

мохнатого хлестал

скоморох противный,

набекрень колпак.

— На кол их обоих,

если что не так!

Весёлая была свадьба, однако,

с пиром почёстным, где драка

гоголем бравым ходила

и дробила тех, кого не убила

стрела чужеземца.

Нунь Сердце

у Настасьи Петровичны ёкнуло,

тарелку волшебную кокнула,

как Алешу хмельным увидала.

Разозлилась баба, осерчала,

кликнула сокола ясного:

— Лети, спеши, мой прекрасный!

Выручай из беды, из напраслины

муженька моего несчастного.

Пущай домой воротится,

тут есть на кого материться,

и пиры ведь наши не хуже,

да и киевский князь получше

бояр московских купеческих.

Возвращается пусть в отечество!

Топнула Настенька ножкой,

брякнула серёжкой

и сокола в небо пустила.

Тот с невиданной силой

полетел, помчался к былинным.

Через три дня он был у дружины.

Опустился на стол самобраный,

нарёкся гостем незваным

и стал потчеваться, угощаться

да пенным пивком баловаться.

А как наелся, напился,

вставал средь стола, матерился:

— Ах ты, чёрт Алешка окаянный,

в чужом доме холёный, званный

сидишь на пиру,

прохлаждаешься.

А супруга твоя убивается,

ждёт мужа домой скорее,

час от часу стареет!

Как услышал богатырь

слова такие,

вставал со стола:

— Плохие,

ой да поганы мы, братцы,

пора нам домой сбираться!

— Домой так домой.

Чё расселись? —

богатыри оделись,

обулись попроще, походно.

И взглядом уже не голодным

московские земли окинули

да к Киеву-граду двинули.

А кота с собою прибрали,

пригодится ещё голодранец

с нечистью всякой бороться.

Добрыня же пусть остаётся.

Ну и Пленкович Чурило остался,

за ним бегать никто не собирался.

Ай да шесть богатырей,

ай да шесть ратных витязей

через луга, поля,

леса перешагивают,

через реки буйные

перескакивают,

озёра глубокие

промеж ног пускают.

В общем, от края до края

Россию-мать обошли,

на родную заставу пришли.

А на заставушке богатырской

Василий Буслаев с дружиной