Вот какие тревожные мысли посетили меня, неподвижно стоящего перед спуском в спрутообразную купчинскую клоаку. Провернув в который уже раз гамлетовский вопрос, я все-таки заставил себя сдвинуться с мертвой точки, поскольку клоака кишела снующими туда-сюда телами, несмотря на то что никаких поездов на обеих платформах не было. Может, не замочат, как-нибудь спрячусь за спинами.
Однако всевозрастающий вой «Сине-бело-голубые, гей-гей!», несущийся из смрадного котлована, говорил об обратном. Вот тогда-то я и решился на рывок. Зажав одной рукой нос, а другой имитируя, что держу спрятанный в кармане куртки нож, как это сделал Егор Прокудин в «Калине красной», я, зажмурившись, ринулся в толпу снующих по подземным лабиринтам зомби. Зажмуриться было очень правильным решением, так как я не увидел в итоге ни того, на что наступали мои ноги, ни сочащихся канализационной водой стен, ни устилавших грязные водостоки полумертвых бомжей, ни лопающихся ламп, ни падающих на голову снопов искр от взрывающейся проводки, ни толп потерявших человеческий облик поклонников главной достопримечательности города (цитата из старых речей нынешнего председателя РФС). Ничего этого я не видел, и слава богу.
Зато краем глаза заметил свет, то появлявшийся, то, как назло, исчезавший из виду. Еще бы, ведь мне пришлось смотреть вниз, а не вверх. И лишь по счастливой случайности я был выпихнут наружу жизнерадостными забулдыгами, сопроводившими мой выброс на свет божий следующим пояснением: «Не злись, брат, нас самих что-то в жопу пихало».
Вот тут-то и последовал звонок, заставивший меня переключиться с созерцания купчинских остряков, явно настраивавшихся на выпивон в связи с удачным освобождением от чего-то, довольно долго пихавшего их в жопу. За мой счет, естественно. Я даже немного испугался, так как из «ножа», который я мужественно сжимал в своей руке на случай воображаемых обстоятельств, раздалась телефонная трель. Звонил, ясное дело, Никит-ах.
И посему – новое уточнение для тех, кто его не знает либо никогда не говорил с ним по телефону. Дело в том, что если Эллочка Людоедка пользовалась тридцатью словами, то Никит-ах для телефонных переговоров приберег где-то семь-восемь.
Добавьте к этому полное отсутствие дикции и манеру истерически орать одно и то же типа «Как обычно!», «В „Вегасе!“».
Просто никак не может наш Никит-ах отвыкнуть от милого его сердцу пятисекундного тарифа, которым он пользовался лет десять, если не больше. Зато крику о том, что он никогда не отключает телефон и всегда за него исправно платит, «несмотря на тяжелые жизненные обстоятельства», хоть отбавляй.
Но все-таки главным из телефонных кодовых слов Никит-аха является «о’кей». Причем очень часто его можно застать за разговором следующего содержания: «О’кей, о’кей, о’кей, о’кей», когда слова произносятся с пулеметной скоростью. Как я понимаю, так он разговаривает с подружками, описанными выше. Но только как бы ни тихарился наш чересчур «океистый» Никит-ах, все мы прекрасно знаем, что означает эта тирада. Перевожу для непосвященных: «Хата свободна. Бухало, естественно, ваше. На все про все – два часа. Желающие остаться до утра расплачиваются сексуальным рабством».
Увы, нам же, в отличие от блядей, достается куда больший лаконизм чувств и высказываний. Но это я так, к слову, чтобы перейти к самому звонку. «Жив?» – послышалось в трубке, после чего она тут же отключилась. Заметьте, не «Доехал?», «Записывай адрес!», а «Жив?» – и все. Что ж, наверное, тут у них в Купчино так принято.
Как вы догадываетесь, ответ на вопрос «Жив?» Никит-аха вообще не интересовал, так как его мозг был занят проблемой засекречивания своего адреса. Поэтому мне не оставалось ничего иного, как безрезультатно дозваниваться ему на сотовый в течение длительного времени.
Наконец трубка заговорила, мгновенно напомнив мне содержание сразу двух сериалов ужасов – «Крик» и «Звонок». Ассоциация эта возникла благодаря смеси зловещего шепота, змеиного шипения и вороньего карканья, вылившейся мне в ухо. «Прямо!» – изрыгнул Никит-ах. После продолжительной паузы, потраченной моим собеседником на обдумывание нового закодированного сообщения, последовало нечто невероятное в плане невесть откуда взявшейся Никит-аховой словоохотливости: «На любой маршрутке. Две остановки вперед. Повернешь налево, выходишь. Ориентир – самое большое здание. Я тебя увижу из окна и дам знак».
Ох как же я был глуп, когда разомлел от такой длинной тирады, исходившей от человека, не пользующегося вербальным общением в перерывах между матчами «МЮ». Как же я был глуп, приняв за маршрутку некую ржавую конструкцию на колесах, в которой маньяки из американских фильмов отвозят своих пленников в места пыток и заточения. А принял потому, что на посадку в этот ободранный металлический каркас стояла длиннющая очередь, заставившая меня отдаться во власть транспортных стереотипов. К счастью, данное средство передвижения все-таки ехало, и мне (по словам хозяина хаты) оставалось дождаться всего лишь второй остановки, чтобы покинуть его. Но не тут-то было.
Во-первых, Никит-аховы две остановки подразумевали две трамвайные остановки, каждая из которых тянулась 5–7 километров. Во-вторых, колесная конструкция сделала где-то 25—28 остановок по пути следования к так называемому «большому дому», который действительно высился где-то вдали, но постоянно пропадал из пределов видимости.
Где-то через полчаса я все-таки подъехал к нему, но не мог вылезти наружу еще минут пятнадцать, так как пассажиры торговались с шоферюгой, несколько раз поменявшим по дороге ценник на проезд. Да и не водилось к тому же у местной публики 15 рублей, привыкли, сволочи, к чирку, хоть убей. Когда же мятый автогроб покинул последний скандалист, я обнаружил огромную лужу размером с небольшое озеро, посреди которой и стояло наше транспортное средство. Преодолевая ужас, я заставил себя прыгнуть в нее, опустившись в грязь по самые колени, и ножным брассом добрался живым до края, где меня подстерегали новые неожиданности.
Оглядев с прискорбием свои джинсы фирмы «Стоун Айленд», за которые Саша по кличке Смерть содрал с меня 200 баксов, я поднял голову и вынужден был улыбнуться. Прямо на меня смотрело своими мертвыми пустыми глазницами низкое грязное строение, которое украшала вывеска «Клуб для тех, кому за 30. Музыка 60-х».
Нетрудно обнаружить арифметическое несоответствие двух фаз этой констатации, еще легче рассмеяться при виде того, куда приглашали людей среднего возраста, но, с другой стороны, приятно было оценить такое народное творчество. И не беда, что местная публика ответила разгромом данного заведения (да и как могло быть иначе?), главное в том, что еще жива теория «малых дел», жива-живехонька, и это не могло не радовать. Хотя следовало бы помнить новым подвижникам, чем закончилось для интеллигенции хождение в народ в XIX веке. Но это так, к слову. К слову о том, что, поулыбавшись, я наконец-то вспомнил о конечной цели своей скорбной одиссеи.
Где же Никит-ах? Где его знакомая унылая фигура, движущаяся мне навстречу? И где, на худой конец, призывное помаргивание лампочки в окне одного из этих жутких облезлых строений? Где я вообще? Однако близость «большого дома», представлявшего собой мечту проворовавшегося рыночного нувориша самого низкого пошиба, вселяла некоторую уверенность в том, что я все-таки там, где надо. Тут-то и последовал новый звонок.
«Я тебя не вижу!» – изрыгнула знакомый словесный кашель трубка. «Потому что ты очень близорук, очкастый братец!» – хотелось изрыгнуть в ответ, но кто бы дал мне это сделать. Как же! В подобных случаях у большого пальца правой руки Никит-аха сразу срабатывал нажимательный рефлекс. И если вы мне не верите, рассмотрите при случае огромную мозоль, красующуюся на подушечке этого пальца. Ту самую, что заставила нас называть Никит-аха за глаза Чупа-чупсом.
Что ж, ничего не поделаешь, пришлось снова звонить самому, предварительно поинтересовавшись у «Мегафона», какая сумма была потрачена мной на переговоры за последние два часа. «Каких-то двадцать долларов», – ответил «Мегафон», ернически издав при этом игривую мелодию. «Ну и хер-то с ними, – подумал я, – главное, добраться до логова нашего Красного Фюрера до начала кубкового матча с „Ньюкаслом“». А ведь это была задача не из легких, так как Никит-ах после моего звонка прорычал что-то типа «Иди обратно». «Куда, блядь, это же пустырь?!» – возопил я, прямо как страждущий Симеон. Как вы, наверное, догадываетесь, пришлось идти куда глаза глядят, но, мама родная (есть в жизни счастье!), я вскоре увидел две знакомые мне до боли фигурки.
