– Здесь нет ничего интересного, – провозгласил он (или они). – Мы хотим задать вопрос.

– Задавайте, – нетерпеливо ответил я, потому что Гарри почти исчерпал запасы моего терпения.

– Вопрос таков: зачем мы привели нашу посадочную шлюпку на этот объект? Почему не остались на орбите и не произвели осмотр оттуда?

У Гарри отвисла челюсть.

– Эй, Марки, а он прав, – раздраженно сказал он. – С орбиты мы могли бы увидеть гораздо больше.

Конечно. Я сразу это понял.

Я помолчал, не зная, что сказать. Я не сказал: «План полета составлял не я», хотя это было правдой. Я даже не сказал: «Со мной по этому поводу не консультировались», хотя и это было правдой. Я только сказал:

– Вы правы, – замолчал и начал подготовку к возвращению шлюпки на орбиту.

Второй раз за время моего существования кто-то другой оказывался прав, а я ошибался. И мне это понравилось даже меньше, чем в первый раз.

Посадочная программа предусматривает полет в направлении вращения планеты. Я не видел причин изменять ее, поэтому мы полетели на восток, отправляя исследовательские подпрограммы в те районы планеты, которые были от нас скрыты. На востоке сейчас темно, но для наших сенсоров это не проблема. Для Гарри тоже. В каждом новом месте его реакция была одинаковой:

– Нет. Ничего знакомого, Марки. Нет.

Бесконечные отрицательные ответы Гарри быстро надоедали: минул разумный период времени, а я не видел им конца.

Позвольте определить, что я понимаю под «разумным периодом времени». Наш корабль находился на стоминутной орбите; это значит, что именно столько времени нам требовалось для осмотра всей планеты. Так что нам предстояло мириться с непереносимой скукой в течение совершенно незначительных шести миллионов миллисекунд.

Гарри скучал почти так же, как я. Это давало мне небольшое преимущество, потому что он спасался от скуки своим обычным способом – ел, а я готовил для него особенно сложные блюда, получая возможность хоть немного отвлечься. Некоторые из этих блюд были поистине необычны: суфле с бальзамическим уксусом, ядовитая японская рыба-собака, которую японцы называют торафугу, десерты, которые требовали гораздо больше мастерства, чем обычная еда Гарри. Я сотворил сахарные волны в море из сладкого крема с лаймом, по морю плыли корабли из имбирного пряника с зефирными парусами, а матросы из белого шоколада стреляли из марципановых пушек. Гарри с большим интересом осмотрел эту конструкцию, но когда я сказал, что все готово, проглотил мгновенно. Потом вежливо сказал:

– Послушай, Марки, хватит сластей, ладно? Как насчет жареного мяса?

– Конечно, – ответил я и снова принялся за работу. Настоящее жареное мясо с наскока не приготовишь. Я нацелился на совершенство: полусырая красноватая середина и хрустящие обгоревшие края, с особым вниманием к реакции Майяра. Именно она придает мясу особый вкус: большие молекулы разрываются на маленькие, что делает мясо особенно вкусным, при температуре в 413 градусов по Кельвину. На несколько градусов больше, и с жиром смешается перегоревший уголь; на несколько меньше – и настоящего вкуса вообще не будет. На этот раз у меня все получилось. Гарри тоже так считал, потому что одобрительно хмыкнул.

И тут кое-что произошло.

Мы как раз пролетали над океаном, возвращаясь на дневную сторону. Гарри отложил последний кусок мяса и с искренним интересом сказал:

– Марки, ты видишь, что там?

Конечно, я видел – в буквальном смысле. Но не понимал, почему восход солнца стоил такого замечания.

– Это восход, Марки! – сказал Гарри. – Я так давно не видел восхода. Разве ты не понимаешь, как он прекрасен?

Правда в том, что я не могу этого понять. У меня нет систем распознавания видимой красоты, если только эта красота не связана с приготовлением пищи. Конечно, я легко распознаю все краски, слагающие эту картину: от бледно-розового цвета свежеиспеченного хлеба до темно-алого панциря вареного омара, – но это всего лишь естественная последовательность частот видимого света, подвергающегося рефракции при прохождении через капли воды соответствующего размера, занимающие определенное положение относительно солнца. И я не мог понять, что в этом такого, что заставило Гарри оторваться от еды.

И тут он издал звук, какого я раньше от него никогда не слышал. Он вскочил, перевернул стол и разбросал все, что на нем стояло. Рукой с вилкой он показывал на горизонт. И кричал:

– Посмотри туда! Там мы жили, Марки. Послушай, я должен там все осмотреть.

Я автоматически уничтожил созданный им беспорядок и посмотрел туда, куда он показывал. Откровенно говоря, перспектива встречи с этим местом взволновала меня гораздо меньше, чем Гарри, но он уже спроецировал себя на поверхность, и я последовал за ним.

Я бы и сам, без помощи Гарри, опознал это место, потому что сразу увидел в болоте старую заброшенную посадочную шлюпку с пятиместника. Она почти совсем заросла тростником, но нисколько не походила на естественное образование. Отсюда начинался крутой подъем к группе скалистых холмов, и Гарри показал на большое отверстие у их подножия.

– Здесь мы жили! Это пещера! И посмотри – вот ловушка, которую мы сделали, чтобы ловить жуков в холодную погоду. – Он показал на нечто похожее на вигвам из тростника на самом краю, там, где болото переходило в темную, грязную открытую воду. – Мы забирались в ловушку перед рассветом, – возбужденно рассказывал Гарри. – А когда жуки приходили кормиться, хватали их. Но нужно было прятаться. Они очень осторожные. Если бы мы попробовали прийти к ним с берега, они тут же исчезли бы. А вдоль всего берега – видишь? – деревья с листьями, которые можно есть. Отсюда этого не видно, но под ветвями есть такие штуки, вроде грибов, и…

И так далее, и тому подобное.

Я дружески отношусь к Гарри. В мою программу входит быть внимательным, если это осуществимо, и к органическим существам, и к сохраненным машинным разумам. Поэтому я позволил Гарри использовать очень много моего времени и даже кое-что из моих возможностей – и без всяких возражений и жалоб. Но наш космический корабль с каждой минутой удалялся на три минуты долготы. Разумеется, минута для нас – весьма значительный промежуток времени, а на планете предстояло еще очень многое исследовать. Однако Гарри не хотел уходить.

– Мы можем здесь приземлиться, Марки, – сказал он. – Почему бы и нет? Эй, будь разумным, ладно? Ради бога, мы можем осмотреть остальную часть Арабеллы в любое время!

На это я ничего не ответил. Я вообще ничего не стал делать, но поскольку именно я управляю шлюпкой, она оставалась на орбите, а Гарри дулся.

Может, он бы продолжал дуться все эти бесконечные шесть тысяч секунд, которые требуются на один виток вокруг планеты, но тут мы увидели внизу кое-что совершенно неуместное.

Больше всего это походило на старинный разрушающийся замок из истории земного человечества, достаточно большой, чтобы принадлежать императору, окруженный садом, достойным французского короля; рядом с садами располагался совершенно круглый зеленый газон с километр в диаметре, а посреди него абсолютно круглый пруд.

Первой моей мыслью было: может, кугели не так уж тщательно уничтожили все следы древней культуры, когда побывали здесь. Но достаточно было одного взгляда, чтобы понять: это не так.

Да, это был замок, но совсем не древний. Он только так выглядел. Мы тут же заметили, что в некоторых очень важных отношениях он вполне современный. Прямо из крыши словно росли две конструкции, больше всего похожие на подпорки фруктовых деревьев. Но это были вовсе не подпорки. С них сорвались два сверкающих металлических предмета, явно совсем новые. Еще более несомненным было то, что эти предметы направились к нашей шлюпке на орбите. И что самое очевидное, это было оружие, основанное на взаимодействии частиц и лучей, то самое, каким располагал Тор Метатель Молота.

В некоторых обстоятельствах машинный разум обладает огромными преимуществами. Пока смертоносные бочонки медленно ползли к нам, мы успели проанализировать проблему, обдумать возможные варианты и – 210 или 225 миллисекунд огромное время – решить, что делать.