Ну, почти естественном. Я совсем не хочу выглядеть старой.

И конечно, не выгляжу. К тому времени, как я приняла душ, причесалась и надела простое черное платье, открывающее мои действительно неплохие ноги, я смотрелась не хуже, чем всегда.

– Почти прибыли, – сказала Гипатия. – Тебе лучше за что-нибудь держаться. Мне нужно уравнять скорости, а это трудно. – Говорила она раздраженно. Впрочем, как всегда, когда я даю ей действительно сложное задание. Разумеется, задание она выполняет, но жалуется. – Я могу лететь быстрее скорости света, медленнее скорости света, но когда нужно уравнять скорость с объектом, который движется точно со скоростью света, возникают необычные побочные явления… прошу прощения.

– Стоит попросить, – ответила я, потому что толчок заставил меня пролить кофе. – Гипатия! Что, по-твоему, надеть: жемчуга или камею?

Она изобразила двух-трехсекундную паузу, как будто ей действительно необходимо время, чтобы принять решение, потом вынесла свой приговор:

– Я бы надела камею. Только шлюхи носят жемчуга днем.

Поэтому я, конечно, решила надеть жемчуга. Она вздохнула, но не возразила.

– Ладно, – сказала она, открывая выход. – Мы причалили. Иди осторожно, а я буду с тобой на связи.

Я кивнула и шагнула через порог на корабль корпорации «Феникс».

Никаких «шагов», конечно, не было. Зато произошел резкий переход от удобного одного g на моем корабле к тяготению корабля «Феникса». Мой желудок протестующе сократился, но я ухватилась за поручень и осмотрелась.

Не знаю, что я ожидала увидеть: может быть, что-нибудь похожее на старый астероид Врата. Но «Феникс» выглядел гораздо роскошнее, и я задумалась, не слишком ли щедро давала деньги. В противоположность кислой застарелой духоте Врат здесь пахло свежей зеленью из теплиц. Вдоль стен повсюду стояли горшки с цветами, папоротниками и лианами, они росли во всех направлениях, потому что тяготение было нулевым. Если бы я подумала об этом вовремя, то не стала бы надевать юбку. Единственным человеком в поле зрения оказался высокий, почти обнаженный чернокожий мужчина, который цеплялся пальцами ног за стенную скобу и разминал мышцы с помощью тренажера с металлическими пружинами. («Хамфри Мейсон-Мэнли, – прошептала мне на ухо Гипатия. – Археолог и антрополог из Британского музея».) Не прерывая упражнений, Хамфри досадливо взглянул на меня.

– Что вы здесь делаете, мисс? Посещения воспрещены. Это частная собственность, и…

Но тут он пригляделся повнимательнее, и выражение его лица изменилось. Оно не стало гостеприимней, но я произвела на него некоторое впечатление.

– Черт побери, – сказал он. – Вы Джель-Клара Мойнлин, верно? Это немного меняет дело. Наверно, мне следует сказать: «Добро пожаловать на борт».

Не самое радушное приветствие. Но когда Хамфри Мейсон-Мэнли разбудил главного инженера, эта женщина оказалась гораздо более вежливой. Что было вовсе не обязательно. Хотя я предоставила основные средства для проекта «Феникс», это некоммерческая организация, которая никому не принадлежит. И я даже не вхожу в совет директоров.

Гипатия шепнула мне, что главного инженера зовут Джун Таддеус Терпл – доктор Терпл. Но мне не нужно было это напоминание. Мы с Терпл встречались раньше, хотя и только на экране. Она оказалась выше, чем я думала. Выглядела она примерно на столько же, на сколько выгляжу я, то есть лет на тридцать. На ней было нечто вроде бикини и на талии рабочий пояс со множеством кармашков, чтобы класть разные вещи. Она отвела меня в свой кабинет – клинообразное помещение, в котором не было ничего, кроме скоб на стенах и множества растений.

– Простите, что не встретила вас, доктор Мойнлин, – сказала она.

– Моя единственная докторская степень почетная, и вполне достаточно Клары.

Она кивнула.

– Разумеется, мы рады вас видеть здесь в любое время. Наверно, вы сами хотите увидеть, что произойдет.

– Да, конечно. К тому же я хочу решить кое-какие вопросы, если не возражаете. – Вежливость в ответ на вежливость, вовсе не обязательная и для той, и для другой стороны. – Вы знаете, кто такой Вильгельм Тарч?

Она ненадолго задумалась.

– Нет.

Такова галактическая слава. Я объяснила:

– Билл – своего рода бродячий репортер. Он посещает самые интересные места и рассказывает о них тем, кто остается дома. – К тому же он в настоящее время мой любовник, но упоминать об этом нет необходимости: Терпл достаточно быстро поймет это сама.

– И он хочет попасть на «Феникс»?

– Если вы не возражаете, – снова сказала я. – У совета я уже получила разрешение.

Она улыбнулась.

– Конечно, но я этого не знала. Сейчас роботы укладывают зеркала, поэтому я очень занята. – Она встряхнулась. – Ганс сказал мне, что ваш корабельный мозг уже показал вам в пути вспышку сверхновой…

– Да, показал.

Гипатия прошептала, что Ганс – мозг «Феникса», как будто я не могла догадаться об этом сама.

– И вероятно, вы знаете, как она сейчас выглядит с Земли?

– Да, что-то в этом роде.

Я видела, как она пытается понять, что значит «что-то в этом роде», и решает, что с богачкой стоит вести себя дипломатично.

– Ну, не вредно взглянуть еще раз. Ганс! Телескопический вид с Земли, пожалуйста.

Она смотрела на стену своего кабинета. Стена исчезла, и мы увидели неровное светлое пятно.

– Вот оно. Мы называем его Крабовидной туманностью. Конечно, это название было дано до того, как поняли, что это такое на самом деле, но можно понять, откуда оно взялось. – Я согласилась, что пятно похоже на слегка деформированного краба, и Терпл продолжила: – Сама туманность состоит из газа и вещества, которые сверхновая выбросила несколько тысяч лет назад. Не знаю, видите ли вы, но вон то маленькое пятно в середине – это и есть пульсар. Все, что осталось от звезды. А теперь посмотрим, как все выглядело до того, как звезда стала сверхновой. Реальное время. Вид отсюда.

Ганс убрал туманность, и мы увидели глубокое темное пространство, которое уже показывала мне Гипатия. В пространстве горели мириады звезд, но корабельный мозг добавил увеличение, и появилась одна особенно яркая звезда. «Яркая» не совсем подходящее слово. Это была ослепительная желто-золотистая, несколько расплывчатая и неопределенная точка. И – чего не могло быть: изображение исключительно оптическое, – я словно почувствовала на лице жар.

– Не вижу планет, – сказала я.

– Увидите, когда мы установим все оптические сегменты. – Но тут она спохватилась: – Я забыла спросить. Не хотите ли чашку чая или еще что-нибудь?

– Спасибо, нет. В данную минуту ничего не нужно. – Я смотрела на звезду. – Мне представлялось, она будет ярче. – Голос мой звучал чуть разочарованно.

– Еще будет, Клара. Именно для этого мы и строим пятисоткилометровое зеркало. Сейчас мы получаем изображение, используя гравитационное искажение черной дыры. У нас установлена небольшая камера. Не знаю, много ли вы знаете о черных дырах, но… О, дьявол! – сказала она с явным смущением. – Конечно, знаете. То есть я хочу сказать – вы ведь провели в ней тридцать или сорок лет…

Она смотрела так, будто нечаянно причинила мне сильную боль. На самом деле нет. Я привыкла к такой реакции. Обычно в моем присутствии редко заводят речь о черных дырах, следуя общему принципу: в доме повешенного не говорить о веревке. Но время, когда я оказалась в западне в одной из таких штук, в далеком прошлом. Вдобавок из-за замедления времени в черной дыре оно пронеслось для меня почти мгновенно, сколько бы лет ни прошло Снаружи, и я в этом отношении была не особенно чувствительна.

С другой стороны, мне совсем не хотелось опять говорить об этом. Я просто сказала:

– Моя черная дыра выглядела совсем не так. Она светилась жутким голубым светом.

Терпл быстро взяла себя в руки. Она глубокомысленно кивнула.

– Это свечение Черенкова. Вы были, должно быть, в так называемой обнаженной сингулярности. Эта черная дыра другая. Она завернута в собственную эргосферу, и вы ничего не можете увидеть. Большинство черных дыр испускают очень много видов излучения – не сами, а тот газ и вещество, которые они поглощают. Но эта дыра уже все вокруг себя поглотила. Во всяком случае… – Она как будто потеряла нить рассуждений. Но потом кивнула. – Я говорю о гравитационном искажении. Ганс?