Последнюю остановку я сделал в своей комнате. Под кроватью в сейфе у меня находились кое-какие документы, которые отныне должны лежать у меня в кармане.

Видите ли, когда я отправился на Венеру, меня не интересовали ее виды. Я хотел разбогатеть.

Ни тогда, ни в течение последующих двух лет я поверхности Венеры почти не видел. Из космического корабля при посадке на Венеру много не увидишь. Чтобы выдержать поверхностное давление в девяносто тысяч миллибар, нужен прочный корпус, не такой, как у пузырей, летающих на Луну, на Марс и дальше. Поэтому в кораблях, летящих на Венеру, нет окон. Впрочем, это не важно, потому что мало что можно увидеть на поверхности Венеры. Все, что может сфотографировать турист, находится под поверхностью, и почти все это оставлено хичи.

Мы мало что знаем о хичи. Мы даже не знаем, каково их настоящее имя. «Хичи» – это не имя. Просто так кто-то передал звуки, которые производит огненная жемчужина, когда ее погладишь. И так как это единственный звук, который можно связать с хичи, он и стал их именем.

Гесперологи[1] понятия не имеют, откуда пришли эти хичи, хотя иногда встречаются чертежи, похожие на звездные карты; впрочем, на них все равно ничего не понятно. Если бы мы знали точное положение каждой звезды в Галактике несколько сотен тысяч лет назад, возможно, мы смогли бы что-то понять. Может быть. Конечно, предполагая, что хичи пришли из нашей Галактики.

Иногда я думаю, что им было нужно. Они спасались с умирающей планеты? Политические беженцы? Туристы, прогулочный корабль которых потерпел катастрофу, и они задержались на ремонт, а потом улетели дальше? Не знаю. И никто не знает.

И хоть хичи прибрали все за собой, уходя, оставили только пустые туннели и помещения, иногда тут и там находят забытые или брошенные предметы: все эти «молитвенные веера», огромное количество пустых контейнеров – похоже на площадку для пикников в конце летнего сезона, разные другие мелочи и пустяки. Мне кажется, лучшим из этих «пустяков» стала анизокинетическая сумка, углеродный кристалл, который изменяет направление удара на девяносто градусов. Тот, кому повезло ее найти, стал богаче на несколько миллиардов: он был достаточно умен, чтобы подвергнуть ее анализу и сдублировать. Но это лучший результат. А то, что мы находим обычно, просто мусор. А когда-то здесь были приборы в миллионы раз ценнее этого мусора.

Неужели хичи все забрали с собой?

Это еще одна вещь, которой никто не знает. Я тоже не знаю, но, мне кажется, знаю кое-что, имеющее к этому отношение.

Мне казалось, что я знаю место, где в туннеле хичи кое-что есть. В этом туннеле давно никто не бывал; да и расположен он далеко от всех поселений.

Я не обманывал себя. Я знал, что никакой гарантии у меня нет.

Но было кое-что для начала. Может, когда улетали последние корабли, хичи теряли терпение и, может быть, не очень тщательно убирали за собой.

И вокруг этого все крутится на Венере.

Какая еще может быть причина, чтобы оставаться здесь? Жизнь туннельной крысы в лучшем случае висит на волоске. Нужно не менее пятидесяти тысяч в год, чтобы оставаться живым: налог на воздух, подушный налог, плата за воду, плата за пропитание. Если хочешь есть мясо чаще раза в месяц, если тебе нужна отдельная комната для сна, это стоит гораздо дороже.

Лицензия проводника стоит недельного содержания. Покупая лицензию, мы рискуем этой неделей. Либо найдем что-то, либо заработаем на туристах достаточно, чтобы вернуться на Землю. Там, по крайней мере, не задохнешься, как здесь, когда тебя выбрасывают на поверхность, в крематорий венерианской атмосферы. И не просто вернуться на Землю – вернуться так, как мечтает всякая туннельная крыса, улетая в первый раз в сторону Солнца, – с достаточными средствами, чтобы купить себе Полную Медицину.

Вот что мне нужно – большая удача.

Последнее, что я сделал в тот вечер, – посетил Зал Открытий. Дело не просто в капризе. Я договорился о встрече с третьей женой Вастры.

Третья подмигнула мне из-под своей вуали для флирта и повернулась к своей спутнице, которая оглянулась и узнала меня.

– Здравствуйте, мистер Уолтерс, – сказала она.

– Я так и думал, что застану вас здесь, – сказал я, и сказал правду. Но как назвать женщину, не знал. Моя собственная мать была достаточно старомодна, чтобы взять фамилию отца, когда они поженились, но тут, конечно, это неприменимо. «Мисс Кифер» достаточно точно, «миссис Коченор» – дипломатично. Я решил проблему, сказав: – Поскольку нам придется много времени провести вместе, не перейти ли на имена?

– Значит, Оди?

Я одарил ее улыбкой в двенадцать зубов.

– Мать у меня шведка, отец – прирожденный техасец. Это имя часто встречается в нашей семье… Дорота.

Третья Вастры слилась с фоном, а я принялся показывать Дороте Кифер чудеса Зала Открытий.

Зал должен подогреть интерес земных туристов, чтобы они побольше денег потратили на раскопках хичи. В нем всего понемногу, от карт раскопок и большой меркаторовой карты Венеры до образцов всех находок. Я показал ей копию анизокинетической сумки и оригинал пьезофона, который сделал его открывателя почти таким же богатым, как и обладателя сумки. Тут было с полдюжины настоящих огненных жемчужин размером в четверть дюйма; они лежали на подушечках под бронированным стеклом и сверкали холодным молочным светом.

– Они делают возможными эти пьезофоны, – сказал я Дороте. – Сам прибор – человеческое изобретение: но действует он благодаря огненным жемчужинам, они преобразуют механическую энергию в электрическую и наоборот.

– Они красивые, – сказала она. – Но зачем их так охранять? Я видела более крупные на прилавках в Веретене, и никто за ними не смотрит.

– Тут небольшая разница, Дорота, – объяснил я. – Эти настоящие.

Она вслух рассмеялась. Мне понравился ее смех. Ни одна женщина не выглядит красивой, когда смеется, и девушки, которые заботятся о том, как они выглядят, стараются не смеяться. Дорота Кифер выглядела как здоровая хорошенькая женщина, которая неплохо проводит время. Если подумать, то это лучшая женская внешность.

Впрочем, она выглядела не настолько хорошо, чтобы заставить меня забыть о новой печени, поэтому я перешел к делу.

– Маленькие красные шарики вон там – кровавые бриллианты, – сказал я. – Они радиоактивны. Недостаточно, чтобы причинить вред, но они остаются теплыми. Это один способ отличить настоящие от поддельных. Другой: все крупнее трех сантиметров – подделка. Большие камни излучают слишком много тепла. Закон кубов, знаете ли. И потому они расплавляются.

– Значит, тот, что хотел мне продать ваш друг…

– Подделка. Верно.

Она кивнула, продолжая улыбаться.

– А вы что пытаетесь нам продать, Оди? Что-то настоящее или подделку?

К этому времени Третья дома Вастры незаметно исчезла, так что я перевел дыхание и сказал Дороте правду. Не всю правду, может быть, но ничего, кроме правды.

– Все то, что здесь, – сказал я, – результат поисков тысяч людей во множестве раскопок. Не очень много. Сумка, пьезофон, два-три других устройства, которые мы можем заставить работать; несколько предметов, которые еще изучаются; и много пустяков. Вот и все.

– Так я и слышала, – ответила она. – И еще одно. Все стоящие открытия сделаны не менее двадцати лет назад. – Она оказалась умнее и лучше информированной, чем я ожидал.

– Следовательно, можно сделать вывод, – согласился я, – так как нового ничего не находят, что планета выдоена досуха. Вы правы. Так может действительно показаться. Первые старатели нашли все, что можно отыскать полезного… пока.

– А вы считаете, что есть еще.

– Надеюсь, что есть еще. Послушайте. Пункт первый. Стены туннелей. Они все одинаковы – синие стены, абсолютно ровные, свет исходит из их глубины и никогда не меняется, они очень твердые. Как их сделали хичи?