Когда я был школьником в Амарилло, моей любимой учительницей была калека по имени мисс Стивенсон. Она рассказывала нам истории из Балфинча и Гомера.
Однажды она испортила мне целый уикенд рассказом об одном греческом парне, который больше всего хотел стать богом. Я понял, что в те дни это было довольно обычной целью для умного молодого грека, хотя и не был уверен, часто ли ее удавалось достичь. Этот парень сразу сделал несколько больших шагов по лестнице – он уже был царем маленького государства в Лидии, но ему нужно было больше. Ему нужна была божественность. Боги даже разрешили ему прийти на Олимп, и похоже было, что у него получится… пока он все не испортил.
Не помню подробности, что именно он сделал, какое-то отношение к этому имела собака, и еще он проделал грязную шутку, заставив одного из богов съесть собственного сына (мне кажется, у этих греков были очень примитивные представления о юморе). Как бы то ни было, его за это наказали. Получил он в награду одиночное заключение – вечное – и отбывал его, стоя по горло в прохладном озере, но не в состоянии пить. Как только он открывал рот, вода уходила. Этого парня звали Тантал… и в туннеле хичи мне показалось, что у меня с ним много общего.
Да, мы нашли сокровище, которое искали. Но не могли дотянуться до него.
Вероятно, мы прокопали ход не к центральному туннелю. Похоже на боковое ответвление, отходящее под прямым углом. И оно с обоих концов было перекрыто.
– Как вы думаете, что это? – тоскливо спросила Дорри, пытаясь что-нибудь разглядеть в щели десятитонной плиты металла хичи, лежавшей перед ней. – Может, это оружие, о котором вы говорили?
Я помигал слезящимися глазами. За плитой – машины самых разных видов, неправильные груды предметов, возможно контейнеры для других предметов, какие-то другие штуки, как будто прогнившие и выплеснувшие содержимое, тоже прогнившее, на пол. Но у нас не было сил добраться до этого.
Я стоял, прижавшись шлемом к одной из плит, и чувствовал себя как Алиса, которая всматривается в крошечный сад, а бутылочки «Выпей меня» у нее нет.
– Я знаю только, – сказал я, – что такого еще никто не находил.
И опустился на пол, утомленный, больной, но все равно довольный миром.
Дорри села рядом со мной, перед этими закрытыми вратами рая, и мы немного отдохнули.
– Бабушка была бы довольна, – сказала Дорри.
– Еще бы, – согласился я, чувствуя себя словно навеселе. – Бабушка?
– Ну да, моя бабушка, – объяснила она, и затем я, может быть, снова потерял сознание. А когда пришел в себя, она рассказывала, как ее бабушка много-много лет назад отказалась выйти замуж за Коченора. Казалось, это для Дороты Кифер очень важно, поэтому я постарался вежливо обратить внимание на ее слова, но все равно как-то они не имели смысла.
– Минутку, – сказал я. – Она не хотела за него выйти, потому что он был беден?
– Нет, нет! Не потому, что беден, хотя он тогда не был богат. Потому что он работал на нефтяных полях, а она хотела чего-нибудь более надежного. Очень похоже на бабушку. А когда год назад Бойс появился снова…
– Он дал вам работу в качестве своей подружки, – сказал я, кивая, чтобы показать, что понимаю.
– Нет, черт возьми, – ответила она, разозлившись. – В своем офисе. Остальное… пришло позже. Мы влюбились друг в друга.
– О, конечно, – заметил я. Мне не нужны споры.
Она напряженно сказала:
– Он на самом деле хороший, Оди. Конечно, не в бизнесе. И он для меня все сделал бы.
– Он мог бы на вас жениться, – сказал я, чтобы продолжить разговор.
– Нет, Оди, – серьезно ответила она, – не мог. Он хотел жениться. Это я сказала «нет».
Она отвергла все его деньги? Я помигал. Не стал спрашивать, но она сама поняла.
– Если я выйду замуж, – сказала она, – мне нужны будут дети, а Бойс о них и слышать не хотел. Он сказал, что если бы мы встретились, когда он был помоложе, может, семидесяти пяти или восьмидесяти, у него был бы шанс, но сейчас он слишком стар, чтобы заводить семейство.
– Тогда вам следует поискать замену.
Она смотрела на меня в голубом сиянии.
– Я ему нужна, – просто сказала она. – Теперь больше, чем когда-либо.
Я немного подумал над этим. Потом мне пришло в голову проверить время.
Прошло сорок шесть часов после его отлета. Он сейчас может вернуться.
И если вернется, когда мы тут болтаем, постепенно сообразил я своими затуманенными мозгами, девяносто тысяч миллибар ядовитого газа обрушатся на нас. К тому же будет поврежден наш девственный туннель. Едкий газ быстро уничтожит все за этим барьером.
– Надо возвращаться, – сказал я Дорри, показывая время. Мы встали, последний раз взглянули на сокровища Тантала за плитами и начали подниматься по шахте в иглу.
После веселого блеска туннеля хичи иглу показалось еще более тесным и жалким.
Что еще хуже, мой затуманенный мозг продолжал напоминать, что мы не должны оставаться в иглу. Коченор может не забыть закрыть шлюз с обоих концов, когда пройдет – теперь уже в любую минуту, – но может и забыть. А я не мог рисковать и допустить, чтобы молот горячего воздуха опустился на нашу красавицу.
Я попытался придумать способ запечатать шахту, может, снова сбросить в нее всю породу, но хоть мозг мой работал не очень хорошо, я понял, что это глупо.
Итак, единственный способ решения проблемы – нужно выйти наружу, на ветреную венерианскую погоду. Единственное утешение – ждать придется недолго. К тому же к долгому ожиданию мы не подготовлены. Приборы, отмечающие запасы необходимого для жизни, уже горели тревожным красным светом. Коченору следовало уже появиться.
Но его не было.
Мы с Дорри выбрались из иглу, закрыли вход и принялись ждать.
Я почувствовал скрежет о шлем и обнаружил, что Дорри подключилась ко мне.
– Оди, я очень устала, – сказала она. Не жаловалась, просто сообщала факт, который, как она думает, мне нужно знать.
– Можете поспать, – ответил я. – Я подежурю. Коченор появится очень скоро, и я вас тогда разбужу.
Вероятно, она последовала моему совету, потому что легла, подождав, пока я снимал линию связи. Потом вытянулась и оставила меня спокойно размышлять.
Но я не был ей благодарен за эту возможность. Появившиеся у меня мысли не радовали.
Коченор по-прежнему не появлялся.
Я пытался вдуматься в смысл этого. Конечно, может быть масса причин для задержки. Он мог заблудиться. Его могли задержать военные. Он мог разбиться в самолете.
Но была и гораздо более отвратительная возможность, и мне она казалась все более вероятной.
Циферблат подсказал, что опоздание составляет уже пять часов, а приборы – что запасов воздуха и воды почти нет. Если бы мы несколько часов не дышали воздухом туннеля, сберегая тем самым запас в своих баках, мы были бы уже мертвы.
Коченор не может знать, что мы нашли пригодный для дыхания воздух в туннеле хичи. Он должен считать нас мертвыми.
Этот человек не солгал мне о себе. Он сказал, что не умеет проигрывать.
И потому решил и на этот раз не проиграть.
Несмотря на затуманенный мозг, я понимал, как это получилось. Когда положение стало критическим, в нем победил ублюдок. И разработал ход, который приводит к концу игры и дает ему выигрыш.
Я видел его так же ясно, словно находился с ним в самолете. Смотрит на часы, как подходит к концу наша жизнь. Готовит себе элегантный легкий ленч. Может быть, слушает до конца балет Чайковского, ожидая, пока мы умрем.
Меня эта мысль на самом деле не пугала. Я настолько близок к смерти, что технические различия меня не трогают… и настолько устал, что готов принять любой конец.
Но ведь я здесь не один.
Есть еще девушка. И единственная разумная мысль, которая задержалась в моем полуотравленном мозгу, была о том, что нечестно со стороны Коченора убивать нас обоих. Меня – да, согласен. Я видел, что с его точки зрения мною вполне можно пожертвовать. Но не ею!
Я понял, что должен что-то сделать. Поразмыслив, я начал толкать ее скафандр, пока она не пошевельнулась. С большими усилиями я дал ей понять, что она должна вернуться в туннель. Там она, по крайней мере, сможет дышать.
