Сейчас же он прокручивал в голове то, что вчера делал и что видел. Вывод напрашивался только один — ему просто повезло. В том, что он смог заставить себя, что не ошибся, что попал в удачный момент, что смог ударить, что не испугался и снова не сбежал. Но он слаб, очень слаб, и ему крайне сложно выживать в этом мире.

Вадим вздохнул. Самое начало семнадцатого века совсем не отличалось комфортом. Натуральное хозяйство, постоянные голодовки, распри и смертоубийство, разорение и грабёж. Да ещё угораздило попасть в Смутное время. Гражданская война с непонятными целями и составом игроков была в самом разгаре. Все эти мутные события он знал слабо. Что там, в учебнике истории говорится о том времени, пара страниц или пара параграфов?

Находясь в церкви, Вадим чувствовал, тут ему и лучше дышится, и проще не вспоминать плохое, и вообще становится легче на душе. Может быть, в этом и состояла его вера, может, он так верил, но под сенью икон ему становилось спокойнее. В церкви он находился сейчас один. До прихода Вадима тут стояли и другие люди, но все они вышли, едва завидев его. Пафнутий тоже, сотворив пару молитв и перекрестившись на все иконы и алтарь, удалился, искоса посмотрев на вошедшего отрока.

Чуть позже негромко скрипнула деревянная дверь церкви, в ответ дрогнуло пламя немногочисленных свечей, и в церковь вошёл настоятель в сопровождении отца Анисима.

Вадим обернулся и посмотрел на монахов. Лицо Анисима осунулось, под глазами залегли глубокие тени, а сам он будто бы уменьшился в росте. Да и немудрено, после того, что пришлось пережить.

Как Вадим выглядел сам, не догадывался. Зеркал здесь он не обнаружил, а в воде трудно рассматривать все нюансы собственного лица. Он только чувствовал, что начал зарастать щетиной, ещё не жёсткой и довольно редкой, но природа брала своё. А может быть, это и к лучшему, сколько можно под ребенка косить?

— Молишься, Вадим? — обратился к нему настоятель. — Грех замаливаешь свой?

Вадим молча смотрел на настоятеля. Только сейчас он понял, что действительно стоило замолить свой грех и… Но, странное дело, убивал он по приказу, а значит и грех этот стоило разделить на двоих, а то и на троих. Стоило, но глупо всё. Вадим опустил голову, мучимый сомнениями. Убивал он, значит, ему и ответ держать и перед собой, и перед Богом.

— Да, замаливаю грех свой, — кратко ответствовал он настоятелю, и через секунду добавил, — каюсь.

— Вижу, вижу, отрок. Но слабо ты молишься, без неистовства, без веры! А грех твой тяжёл. Тяжёл.

— Может быть, отец настоятель, но он стал бы тяжелее, если я сбежал и предал Елизара и отца Анисима.

Анисим тяжело вздохнул на эти слова. Настоятель посмотрел на него, покачал в сомнении головой и ответствовал.

— То правильно ты говоришь, отрок. Грех предательства ещё более тяжкий, недаром Иуду помнят до сих пор и проклинают за это. Но ты убивал и мёртвых, и живых, покаяться нужно в том. Послушник Сергей был хорошим человеком, готовился в иноки и не имел никогда плохих мыслей. Ну, на то воля Божья, слаб он оказался перед мертвецами, они его и погубили. А ты, сотворив грех, избавил его мучений в аду после обретения дьявольского бессмертия. Упокоил ты и его, и других, но каждый из нас не должен ожесточаться. Не должно ему нравиться карать собственной рукой, пока не благословят его на это. Беззаконие порождает только беззаконие, а следом и десять святых заповедей будут нарушены от осознания своей правоты и могущества. Страх Божий помогает оставаться людьми, ведь не все люди сильны в духе своём и нравственны. Каждый держит в себе зверя, а многие подчас выпускают его на свободу. На то и должен страх быти.

Вадим промолчал, ожидая продолжения речи от настоятеля, и оно не замедлило состояться.

— Тебе нужно молиться каждый день, отрок. Впереди ждут непростые времена, и мы все будем дённо и нощно молиться за спасение Отечества и народа от раскола и мерзопакостной напасти, что лишает нас человеческого обличья. То ниспосланные Господом нашим испытания за грехи наши тяжкие. Но ты уже сделал вклад в борьбу с выпавшими испытаниями, и я оценил твои заслуги. Отныне ты будешь работать вместе с кузнецом и во всём помогать ему. Вижу, что духовная служба не для тебя и незачем мучить и принуждать против воли твоей. Ты способен принести много пользы на другой ниве, а эту оставь для тех, кто более к ней приближён. Помолись ещё и ступай к иноку Серафиму, заверши с ним все дела и можешь идти к кузнецу. Принят ты в нашу общину на усиленный кошт, поэтому не подведи нас!

Вадим посмотрел настоятелю в глаза, кивнул и, отвернувшись, принялся громко молиться. Настоятель так же, как до этого Пафнутий, перекрестился на иконы и удалился из церкви, оставив в ней отца Анисима. Отец Анисим отошёл к алтарю, какое-то время крестился, шепча слова молитвы, потом обернулся и подошёл к Вадиму.

— Второй раз ты меня от смерти спасаешь, отрок. Диву даюсь, как это может быть. Видно, это судьба, и каждый волен её принять или не принять. Я принимаю. Благодарю тебя, отрок, за твою помощь. Проси, что хочешь за то.

У Вадима перед глазами сразу появились сияющие золотые монеты, разные дорогие вещи и прочее добро. Он встряхнул головой и оглянулся вокруг: церковь явно была небогатой, никакой позолоты, серебряных окладов у икон и остальных излишеств он в ней не заметил. Да и что можно взять с полунищего старого монаха из затерянной в лесах небольшой Пустыни?

— А лапти научите вязать, и писать, как следует, и молиться правильно, и пищу в лесу добывать, и уметь нужное направление пути искать, а не блукать по лесу? Ииии…. И всё, — сам себя прервал Вадим.

— Нда, отрок, умеешь ты удивлять, даже стариков. Я думал ты денег попросишь или ещё чего, а ты всё о насущном, да о духовном. Научу я тебя всему, что знаю. Конечно, научу.

— Мне бы оружия ещё путёвого найти.

— Оружие тебе кузнец даст. Вы с ним снова пойдёте в село. Других он больше брать не будет. Так и сказал: «Я с этим отроком вместе в бою стоял, в бою видел, в бою доверяю, а иных на смерть не пошлю». Сделаю я всё для тебя, недобрый молодец, мало нас осталось, держаться нужно вместе, а то заживо сожрут, и косточками не подавятся, — отец Анисим вздохнул.

Вадим вспомнил Акима и согласился, что сожрут, особенно, если таким образом, как Аким, вместе держаться… Ему захотелось проучить Акима, взять с собой и пустить вперёд. Он хитрый, всё равно выживет, как пить дать.

— А почему вы меня НЕдобрым молодцом зовёте?

— Ах, прости, так тебя Елизар стал величать. Говорит, добрый молодец- то косая сажень в плечах, а ты, уж прости, больно худ, хоть и высок, и в плечах узок, а когда надо, дерёшься наравне с любым добрым молодцом. Вот и вышло у него не «добрый» молодец. То блажь его, научишься саблей махать, да пику кидать, плечи сами собою раздадутся. А покамест о том глупо речи вести, жил ты до этого неспешно, да за спиною батюшки своего. А теперь вот нужда тебя принесла к нам, наберёшь ещё своего. Ладно, иди к Серафиму, а потом к кузнецу, ты свою епитимью выполнил.

Вадим кивнул и, перекрестившись, чтобы, значит, не выделяться, вышел из церкви. Серафима в келье он не застал, не оказалось его и в библиотечной комнате. Нашёлся он только за церковью, где делал что-то, непонятное для Вадима.

— Я принёс вишнёвую смолу для чернил.

Серафим вздрогнул и повернулся к Вадиму.

— Что?

— Я говорю, что принёс смолы для чернил.

— А! Это! Давай!

Вадим достал мешочек со смолой и протянул Серафиму, тот взял его молча, не глядя.

— Ты ничего не хочешь мне сказать, Серафим? — Вадим немного разозлился.

— А⁈ Я⁈ Нет. Ступай, ступай, — словно отгоняя муху, отмахнулся Серафим и погрузился в раскладывание странной фигуры, похожей на перевёрнутую книзу пирамиду. Вадим пожал плечами, мало ли какие причуды у этого странного малого. Забрал смолу и ладно.

Развернувшись, Вадим отправился к кузнецу и не видел, что Серафим обернулся ему вслед и прошептал.

— Как же ты справился с мертвяками, и что они собой представляют? Ммм, надо понять, надо понять. А купец тот тогда на рынке другое балагурил, совсем другое. И сказ про то мне непонятен, надо ещё раз в книгу тайную глянуть, вспоможет она мне.