Настоятель вздохнул, покачал в сомнении головой.

— Твоя правда, Анисим. До твоего ухода в Москву мы о той напасти страшной и помыслить не могли. Не было мертвяков здесь, и не слышали мы о них. Мало и сейчас о них знаем. Рассказывай дальше.

— Борис, бают, — продолжил Анисим, — умер своей смертью да из-за поражений от Расстриги, а может, околдовал кто. Видели накануне его смерти, как старуха в чёрном во дворце ошивалась, а никто и не знает её. Сглазили али прокляли! Начал сохнуть он и помер. Фёдор шестнадцати лет взошёл на престол, да предали и его бояре. Невмочь им с худородным царём ниже его быти. Переметнулись один за другим к самозванцу, а тот и рад, всю Москву прелестными грамотами засыпал. Вызвал Отрепьев к себе бояр московских и приказал: «Или вы изничтожите Фёдора Годунова, да мамку его, Малюты Скуратова дочь, или я вас всех вместе с ними. А не то не искупить вину перед ним вовек».

И бояре изничтожили всю семью Годунова, а труп Бориса выкинули из склепа на поругание, а потом всех в одной могиле закопали, за оградой монастыря убогого, одна только дочь Ксения и выжила.

Да судьба её незавидной оказалась. Красавица, она внимание Расстриги привлекла. Да токмо полякам Гришка обещал жениться на полячке. Ксению Гришка обесчестил, наигрался, а потом в монастырь постриг, что на Белоозере.

Тут и свадьба подоспела. Мария Мнишек стала царицей, а Гришка объявил себя императором, чем Сигизмунда III прищемил. Тот с ним тайные грамоты заключал, да деньгами снабжал, а тут вона как дело пошло. Да всё кувырком пошло, бояре недовольны, но сапоги лижут, духовенство всё недовольно, но вслух не ропщет.

А ляхи да немцы-наёмники по Москве всех задирают да грабят. В дома врываются, добро отнимают, девок бесчестят. Зароптал народ, а всё пуще бояре. И пошла потеха, заговор созрел. Шуйский Васька пойман с поличным был, да каялся и плакал, другие бояре вступились за него. Даже Басманов, уж на что пёс верный Гришке стал, а и то слово за Шуйского замолвил. Да только зря. Убили его потом. Голицын кинжалом вдарил, да с Красного крыльца скинул, ну это опосля сильно было. До того сказ ещё дойдёт.

— Так это, Анисим! Шуйского навроде давно хотели казнить, да смиловали, и ещё до свадьбы то было? — усомнился Варфоломей, до которого вести, всё же, доходили и раньше.

— Да-да, запамятовал я. Шуйского Гришка помиловал ещё до свадьбы, а след передумал и вернул из ссылки, и простил, дабы не мешали они ему и дали жениться на полячке.

— Про то я знаю, что дальше-то было?

— А дальше⁈ Дальше Васька новый заговор образовал, да и недовольных много уж случилось. И братья наши во Христе тут ему помогали, да и как не помочь, когда он во главе церкви хитрого грека поставил, а старца Иова прочь от себя отринул и в дальний монастырь сослал. А сам обычаи все наши понарушил, веру предал. Двух чернецов, что про него правду народу говорили, поймали и тихо утопили в реке. Ничем не брезгует ирод! Да судьба к нему не благосклонна оказалась. Как ты, так и тебе. Проклял его Иов страшным проклятием.

— Ммм, неужели мертвецы встали из-за этого? — невольно перевёл разговор настоятель.

— Не ведаю того, отец-настоятель. Только лишь слухи по земле Русской идут. Слухами и земля полнится, а чем дальше, тем слухи страшнее. Как будто бы их поднимают да в противовес друг другу!

— А что не так с мертвецами?

— Так не к ночи будет поведано. Разные они.

— Как это разные? — удивился настоятель, — Мёртвые они и есть мёртвые. Может, только скелет или свежий труп, а або ничем больше отличаться они не могут.

— А вот так. Одни, не ведомо почему, из земли восстают, другие по речкам приплывают, а те, кого они кусают, потом на людей живых нападают и загрызают их, если смогут. А самые опасные становятся те, кого укусил мертвяк. Они, вроде, как и живые: болеют, в бреду мечутся, а потом встают, и не мёртвые они, но уже и не живые. А как переродятся, то начинают, аки волки бешеные, на всех кидаться и убивать, не разбирая, человек ли перед ним али скотина. Вот их и называют бесноватыми.

И чем сильнее и поганее при жизни был человек, тем сильнее он становится после укуса. Создатель наш не берёт таких ни в ад, ни в рай. Вот они и бродят по земле, алкают крови и убийств. Да не так просто их упокоить. На куски иных рубят, а голова, если цела остаётся, то зубами так щёлкает, аж жуть.

И зубы уже не человеческие вырастают, а звериные клыки, если сразу не убить нелюдь. А с каждым убийством нелюдь только сильнее становится, так бают. И только святая молитва их упокоить может, но не всякому то дано. Только истинно верующий во Христа на то способен! И чудотворная сила идёт к тем, она же и упокаивает мерзких нелюдей. Да, говорят, что оружие есть, что может с одного раза и мертвяка, и бесноватого упокоить. Да мало о том кто ведает. А ещё бают, что не токмо поляки договор с нежитью заключили, но и Шуйский, только не с нежитью, а с ведьмами с Севера. Меня Бог миловал с ними встретиться, только слышал. Вот отрок про них, кажется, больше знает. О мертвяках, не о ведьмах, — счёл нужным пояснить в конце свою мысль отец Анисим.

— Об отроке поговорим позже, Анисим, а что там дальше было с Шуйским?

— Так Васька Левая рука (шуя — левая рука, десница-правая) восстание всё же поднял. Бросились они, значитца, на штурм, а стрельцы и сопротивляться не стали, поляки почти все разбежались, немцы одни и сражались. Народ бает, Расстрига из парадных покоев в баньку бросился по потайному ходу. По нему он проник в каменные палаты, а с них уже через окно спрыгнул, да неловко, ногу повредил. Высоко больно было. Тут его караул казаков южной окраины подхватил и в ближние хоромы спрятал, так его всё равно нашли и на площадь перед хоромами привели, дак и глумиться начали.

А Гришка плакаться стал: «Мол, дозвольте на Лобном месте перед народом повиниться». А заговорщики побоялись этого. А ну-ка, если он прощение у народа вымолит? Тогда уж не снести мятежникам собственной головы, всех казнят. Пока они журились, купец из мятежников по имени Мыльник ружьишко поднял и выстрели в Гришку. Тому сразу и каюк, да его стали добивать, Бога гневить.

А Мыльник рядом стоял, да орал: «Нечего, мол, еретикам оправдываться, получи благословление!» А в Расстригу и стреляли, и ножами кололи, пока не добили. А в это время толпа пластала поляков, кто не успел бежать, да не боевые холопы или дворяне нападали, а все подряд, кто случился к тому времени у места быти. Кто пограбить хотел, кто справедливости, а кто и за компанию приключился.

— Господи! Что деется-то, что деется⁈ — отец Варфоломей, прервав Анисима, обратился к образам и несколько раз перекрестился на них. То же самое сделал и отец Анисим.

— А Шуйские и на том не успокоились, — продолжил отец Анисим свой рассказ, — раздели тело, и давай его таскать по всему городу. Бросили в грязь на рынке, а рядом тело пса его верного — Басманова. Народ-то до вечера возле них теснился, тогда мятежники принесли прилавок из торговых рядов и взгромоздили на него тело Расстриги. А Басманова так и оставили под прилавком.

Так и на этом не остановились, а подвергли тело торговой казни. Псы Шуйские приехали, да давай тело его мёртвое хлестать кнутом, приговаривая, что убитый вор и изменник, и зовут его Гришка Отрепьев. Опосля нашли во дворце хари маскарадные и самую страшную бросили на вспоротый живот Гришки, а в рот ему сунули дудку. А сами пошли в царские палаты, власть делить и думу боярскую думать. А в народе бают, ведьмы в оплату приказали так сделать, чтобы силу себе набрать.

Анисим замолк, переводя дух. В горле совсем пересохло, да и стар он стал, чтобы речи длинные сказывать.

— Вот, поди же ты, на всё готовы люди ради власти. Эх, Русь-матушка, что же с тобой предатели делают, — в сердцах вскричал настоятель, горько качая головой.

— Мне один «рыцарь» баял, — продолжал отец Анисим, — что долго они судили-рядили. И Голицины, и Шуйские, и Романовы, и Мстиславский на себя корону возложить хотели. Многие и вовсе предлагали царство на множество княжеств разделить. Всё никак власть поделить не могли. Но Шуйский и здесь вылез сухим из воды, его избрали.