– Не сейчас, пускай подождут с полчаса, а потом садятся! И еще, – Дор заговорщически подмигнул Дакону, – подтверди командиру отряда, что первоначальные указания остаются в силе.

– Простите, босс, что вмешиваюсь не в свое дело, – робко заметил Дакон, – но если у вас для «воронов» нет другой работы, то зачем вам Бартоло?

– Чувствую, засыплешь ты меня вопросами. Любопытство – плохое качество. Ну, не пугайся, не пугайся, я и так все собирался тебе рассказать. Когда Мал получит письмо, возможно, возникнут вопросы, тебе придется придумать подробное объяснение. Чем раньше начнешь, тем лучше получится, так что слушай и не перебивай… – Огюстин залпом выпил стакан вина, смягчив пересохшее в ходе продолжительного разговора горло, и продолжил: – Как тебе известно, эксперименты по «проекту 107» проводятся в лаборатории одного из вампирских логовищ. Я не знаю, что точно произошло, но со смертью Финолия наши отношения с полесской общиной дестабилизировались. Я не могу рисковать, поэтому придется сворачивать работы. В письме, которое ты передашь, приказ для Бартоло напасть на кровососов и уничтожить всех. Мне не нужны свидетели, и я не могу допустить, чтобы хотя бы одна склянка из лаборатории, хотя бы один опытный образец попали не в те руки.

– Избавиться от вампиров руками морронов – весьма умный ход! – задумчиво произнес Дакон и затеребил правый ус. – Нападение на полесскую общину непременно приведет к расторжению мирного договора, и даже если стороны конфликта сумеют удержаться от развязывания войны, то это надолго отвлечет внимание сил, которые действительно могли помешать внедрению проекта. Ну, а «вороны»-то вам зачем? Да и в вашем личном присутствии в Полесье, извините, смысла не вижу. Марту я вам и в главную резиденцию доставить бы мог.

– Если волки – санитары леса, то падальщики – лучшие ассенизаторы. «Воронье» слетится и уничтожит все следы, кроме проектной документации и некоторых опытных материалов. Я лично возьму их с собой и больше никому не доверю, самый надежный носитель информации – мозги! – Дор легонько постучал пальцем по виску. – Проект уже почти завершен, больше нет необходимости в местном материале, да и новая лаборатория под Мальфорном уже готова. Видел бы ты, дружище, какое там оборудование!

– Значит, «вороны» должны уничтожить выживших после битвы морронов. А справятся?

Вопрос прозвучал искренне, без фальши. В голосе Дакона не было ни капли сочувствия к тем, кого еще лет двадцать назад он называл собратьями. Обиды, нанесенные когда-то Советом Клана, не забылись, а лет десять душевных метаний и скитаний по свету, после которых он поступил на службу к Дору, только ожесточили сердце вечного старика.

– Знаешь, – в глазах Дора появился таинственный блеск, а голос почему-то перешел на шепот, – порой я сам боюсь этих ребят, не говоря уже о других, ну, тех из наших, что такие же, как я…

Рябиновая настойка домашнего производства – коварная штучка, пьется как компот, ну а потом трудно встать на ноги. Марион не рассчитал дозу и понял, что произошло непоправимое, лишь когда обмякшее тело не смогло оторваться от кресла. Диспетчеру вдруг стало смешно, его больше не беспокоили маленькие житейские страхи, которые обычно портили жизнь: «А что будет, если будильник не прозвенит и утренняя смена застанет меня спящим?», «А что, если кто-то там наверху примет решение о сокращении службы и меня выкинут на улицу?», «А вдруг начальник захочет пристроить на тихое и спокойное местечко одного из родственников жены?» Эти «что» да «вдруг» делали жизнь Мариона Адарса невыносимой, съедали его изнутри и превращали в трусливого кролика, боявшегося жить и предпринимать хоть какие-то шаги, чтобы улучшить свое незавидное положение.

– Что будет, что будет?! – прокричал пьяный Марион в пустоту. – А ничего не будет, жизнь начнется… Топор за пояс – и на большак, так и то веселее!

Эйфория, настоянная на алкогольных парах, подняла диспетчера из кресла и направила к смотровому окну, из которого было видно почти все взлетно-посадочное поле.

– Ишь, прилетели… птахи заморские, – с трудом произнес заплетающийся язык захмелевшего диспетчера, не замечавшего, что он мыслит вслух. – Чо бы вам только сотворить, гадам?!

Желание напакостить незваным гостям вдруг стало доминирующей идеей в пьяной голове, оно потеснило отвращение к ненавистному начальнику и даже заглушило жалость к самому себе. Однако сделать диспетчер, по большому счету, ничего не мог. Красивый, напоминающий космический челнок из фантастического фильма, черный самолет с ярко-красными зигзагами на крыльях и фюзеляже стоял в конце второй посадочной полосы и не собирался выруливать к зданию аэробазы. Время шло, самолет оставался на прежнем месте, а бутылка пустела. Идеи, одна безумнее другой, метались в голове диспетчера, но так и не смогли материализоваться в последовательную цепочку действий. Мариону стало жалко себя, такого беспомощного и ненужного, не имеющего возможности даже испортить кому-то жизнь. Он заплакал и сломал последнюю сигарету.

Тем временем на летном поле появилась кавалькада бронированных энергомобилей: два транспортных фургона, напоминающих по внушительным размерам и оснащенности средний танк, и три легковых энергомобиля, таких же бронированных, но без торчащих из лобовых стекол пулеметных стволов.

Не отвлекаясь от самозабвенных стенаний, Марион наблюдал, как из таинственного самолета без опознавательных знаков вышли два человека и сели в машины. Легковые уехали, а вот фургоны, наоборот, начали медленно продвигаться к центру летного поля, как будто поджидая кого-то еще.

Сделав над собой титаническое усилие, Марион попытался повернуть голову, чтобы на всякий случай взглянуть на безмолвствующий аэрорадар. Перед тем как послать все к черту и напиться, диспетчер предусмотрительно выключил у аппаратуры звук. Однако поворот получился слишком резким, вместе с головой в движение пришел и весь корпус. Тело повело в сторону, и Марион очутился на полу. Невнятно пробормотав что-то про матерей тех придурков, кто выложил эту часть пола кафелем, а не устлал лепестками роз и мягким ковром, диспетчер выполз на позицию, с которой был хорошо виден монитор радара. Предположение профессионала, не потерявшего навыков даже в мертвецки пьяном состоянии, оправдалось, на радаре мерцала еще одна точка, на этот раз синяя, обозначавшая в соответствии с международной классификацией борт класса «А», то есть большой самолет, предназначенный для перевозки до четырехсот пассажиров.

Точка вдруг прекратила кружить и двинулась прямо к центру. Послышался нарастающий гул, в оконных рамах задребезжали стекла, это интерконтинентальный транспортник быстро снижался, заходя на посадку под углом не менее 70 градусов. Сумасшедшего пилота явно не смутил тот факт, что морально устаревшая полоса старгородской аэробазы хоть и пребывала в сносном по полесским меркам состоянии, но была слишком коротка и не рассчитана на прием самолета подобного класса.

Хмель моментально выветрился из головы диспетчера, но вот к телу так и не вернулось умение стоять на ногах. После тщетных попыток подняться Марион, лежа на полу, развернулся на сто восемьдесят градусов и пополз к блоку радиосвязи. Стремление предупредить об ошибке одного беспечного «летуна» и его пассажиров перевесило обиду на все человечество.

Неизвестно, сколько понадобилось времени единственному работнику ночной смены, чтобы преодолеть долгий путь в три с половиной метра, а затем еще и осилить подъем на стул, но, когда цель была достигнута, многотонный транспортник уже взлетал, а рядом с развороченной взлетной полосой больше не было таинственных фургонов.

Пьянство – порок, оно вредит, но иногда невидимые ангелы-хранители используют именно его, чтобы уберечь подопечных от роковых ошибок. Марион пропустил эффектное зрелище, он не увидел «воронов», когда они пересаживались в фургоны, зато он остался жив.

Цифры, цифры, цифры, проклятые цифры – они сводили с ума и неоднократно вызывали у Дианы спазмы сосудов, отважно преодолеваемые через каждый час увеличивающимися порциями таблеток. Шестнадцатизначные номера счетов, девятизначные коды организаций рядом с их причудливыми наименованиями и длинные столбцы сумм с бесконечными нулями воспринимались затуманенным взором девушки как огромное математическое пятно, запачкавшее сразу целых восемьдесят семь листов белоснежной канцелярской бумаги.