С недавних пор темнота стала неотъемлемой частью его жизни, с каждым годом все больше и больше дел приходилось решать после наступления сумерек, когда заканчивается трудовой день и города зажигают таинственные огни уличных фонарей, разноцветных рекламных щитов и просто домашних окон. Именно на это время суток клиенты предпочитали назначать ему встречи, пугливо сторонясь любопытных глаз коллег и домочадцев, сующих длинные носы не в свои дела. Работа частного детектива, которой он разбавлял серые будни в перерывах между охотой на беглых преступников, платных душегубов и кровавых маньяков, казалось, окончательно превратила его в человека ночи, то есть того несчастного, что заваливается домой лишь ранним утром и сразу, не снимая мокрого плаща и грязных ботинок, валится в объятия самой любимой подруги – мягкой кровати.

Вот и сейчас он лежал в полной темноте и отдыхал, флегматично рассматривая красочные картинки рекламных роликов, быстро сменяющие друг друга на безмолвном экране телевизора. Он не был глухим, но рекламные паузы протяженностью в пятнадцать-двадцать минут сводили с ума и заставляли серьезно задуматься о будущем поколения «памперсов, йогуртов и зубных щеток».

Из-за постоянных разъездов и ненормированного рабочего дня, впрочем, как и по причине необустроенности жизни в целом, созерцание телепрограмм не относилось к числу его любимых занятий, хотя порой приходилось идти на жертвы и отсиживать пару часов перед экраном. Делал он это только в тех случаях, когда шел новый исторический или приключенческий фильм с обилием погонь, драк и батальных сцен. Даниэль не был кровожаден, и вид изувеченных тел не вызывал повышения адреналина в крови. Чего-чего, а острых ощущений ему с избытком хватало в жизни, однако просмотр кинолент был такой же неотъемлемой частью его работы, как для политика встречи с избирателями и посещение элитных клубов. Кроме борьбы с преступностью во всех ее проявлениях, начиная от поиска неверных супругов и заканчивая ловлей сбежавших убийц, он еще успевал снимать кино, точнее, был постановщиком трюков и консультантом по историческим вопросам.

Два года назад его сыскное агентство получило заказ на поиски четырнадцатилетней девочки, сбежавшей из дому в компании друзей-подростков. Отцом неугомонного ребенка, ищущего свободы и собственного «я» методом автостопа по всему западному побережью Старого Континента, оказался не кто иной, как сам Франц фон Хубер, известный кинорежиссер, сделавший карьеру и кучу денег на постановке, как ни странно, весьма приличных фильмов. Церемония передачи блудного дитяти состоялась прямо в студии, Даниэль притащил обкуренную девочку на съемочную площадку, чем в принципе и нажил себе новые проблемы.

Пока раболепно заботливые ассистентки отмывали уставшее чудо природы, а вечно занятый родитель гонял артистов и выписывал чек, детектив обратил внимание на грубые ошибки и несоответствия эпохе, допущенные костюмерами, декораторами, бутафорами и прочей киношной братией. И все бы ничего, да только кто-то дернул его за язык высказать свои замечания самому мэтру режиссеру. Чек в тот день он получил только в полночь, и лишь после долгой и основательной беседы с Францем в пивном павильоне. С тех пор ни один шедевр гения кино не обходился без консультаций великого знатока истории и драк, частного детектива Даниэля Андерсона, более известного в мире кино под прозвищем Зануда Ди.

Вот и сегодня он только вернулся из Полесья, где провел со съемочной группой более двух месяцев «на натуре», снимая фильм о нелегких судьбах герканских переселенцев при дворе Александра XVII, как зазвонил телефон и неугомонный Франц начал жаловаться на проклятых дальверийцев, сделавших жуткий «remake» на один из его лучших фильмов. Друг просил посмотреть «этот ужас», транслирующийся нынешней ночью по четвертому коммерческому каналу, и оценить его с точки зрения исторической достоверности.

Ожидания и сам перелет из Урвы в Мальфорн были крайне утомительными, хотелось принять горячий душ и заснуть, но неутомимый детектив решил принести в жертву свои естественные потребности на алтарь дружбы и искусства.

С трудом пережив последний рекламный блок и все-таки досмотрев концовку фильма, Даниэль обреченно набрал телефонный номер своего мучителя и, собравшись с силами, приготовился к краткому разговору. Как только на другом конце провода зазвучал нервный голос Франца, консультант выразил свое мнение однозначным и безапелляционным словом «дурь» и бросил трубку.

Обычно терпимый к странным выходкам своего эксперта, фон Хубер на этот раз был неумолим и не собирался ограничиваться чересчур кратким заключением. Даниэль не успел как следует взбить подушку, как зазвонил телефон.

– Ди, я понимаю, ты устал… мы все устали, но это крайне важно… я подаю в суд. Дальверы не просто обворовали меня, они обгадили искусство, да еще посмели сунуться с этим на Старый Континент, так сказать, в обитель высокого и прекрасного…

Врожденное отвращение ко всему, что сделано на Новом Континенте, было типичной чертой не только склочного характера великого режиссера. Большинство герканцев, филанийцев, виверийцев, намбусийцев, шеварийцев и прочих жителей Континента – колыбели цивилизации – снисходительно отзывались об умственных способностях заносчивых, самоуверенных дальверийцев и не упускали возможности ехидно позлословить на их счет, но тем не менее охотно смотрели их фильмы и покупали товары, сделанные где-то в неизвестной заморской дали.

– Хорошо, – обреченно вздохнул Андерсон, устав от сумасшедшего мира искусства в целом и от гениального Франца в частности, – только пройдемся кратко, по позициям.

– Костюмы? – раздалось в трубке.

– Женские выдержаны в лучших традициях, придраться не к чему, мужские светские тоже ничего, а вот с доспехами беда: дикий, спонтанный разброс от девятого до четырнадцатого веков.

– Как с гримом, прическами?

– Более-менее, – зевнул в трубку Даниэль, – хотя лучший грим у герцога Антонио, он у них почему-то получился темнокожим, причем не просто темнокожим, а самым черным из всех эфиолов, да еще с чарующим акцентом Кальверопоских островов.

– А само сражение? Ну то, что под конец фильма?! – произнес режиссер, почему-то немного нервничая.

– Все, кроме главного героя, эффектно стучат железом о железо, боясь случайно сделать друг другу бо-бо, позируют перед камерой, пытаются драться красиво – в общем, чушь, хотя… – Даниэль выдержал паузу, силясь больше не зевать в трубку, – кто знает, может быть, в кино так и надо.

– Что-нибудь еще? – не унимался Франц.

– Вагон и маленькая тележка! – начал выходить из себя Даниэль, еле сдерживаясь, чтобы не послать друга к черту. – Любой, кто хоть раз в жизни держал в руках рапиру и прочитал пару исторических книг, помрет на этом шедевре со смеху. Я же, по твоей милости, могу окочуриться от хронического недосыпа!

Андерсон рассерженно бросил трубку, выдернул шнур из розетки и уткнулся головой в подушку. Его дыхание тут же замедлилось, веки начали тяжелеть, и пришла приятная нега погружения в глубокий, сладостный сон. Он уже перестал различать отдельный шум машин за окном и тихое тиканье настенных часов, как голову пронзила резкая механическая трель. На этот раз звонили в дверь.

«Свинья!» – процедил сквозь сжатые зубы Даниэль. Рывком оторвав обнаженное тело от теплой и мягкой кровати, он начал на ощупь пробираться по заставленному нераспакованными чемоданами коридору к двери, усиленно протирая глаза и пытаясь привести себя в состояние готовности наконец-то высказать Францу все, что он о нем думает.

Оказывается, навязчивость киногения имела границы, укладывающиеся к тому же в пределы приличия, – за дверью оказался не он. Полуночных визитеров было трое: высокий, крепко сложенный эфиол в строгом деловом костюме и парочка молодых людей – мужчина и девушка в черных плащах. На лбах у этих двоих так и красовалась незримая метка: «молодой, перспективный, обреченный на успех». Троица приветливо улыбалась, в особенности девушка, успевшая окинуть быстрым, едва уловимым взглядом достоинства фигуры хозяина.