– У тебя все в порядке? Помощь нужна? – прошептал заразившийся дрожью в голосе Франц.

– По первому вопросу «нет», по второму «да», – ответил через секунду Дарк, на всякий случай подозрительно осмотревшись по сторонам. – Кто-нибудь из наших еще в Полесье?

– Что случилось? – наконец-то задал растерянный Франц самый логичный при данных обстоятельствах вопрос.

Дарк ждал этих слов и боялся. Ему не хотелось лгать и запугивать человека, считавшего его другом, но по-другому он поступить не мог.

– Это не задание, Франц, все гораздо хуже. Вчера вечером ко мне ввалились трое бандюг. Их нанял Генсил Сольберц, один из моих «любимых» клиентов. Парень поднял свои связи и начал шикарную охоту за моей головой. Мне придется на время уехать, возможно, скрыться в Полесье. Хотелось бы позаимствовать что-нибудь из твоего реквизита, с возвратом, конечно.

– В самой Урве оборудование уже демонтировано, но старгородская группа задержится на несколько дней, там сложные конструкции и…

– Замечательно, – бесцеремонно перебил Дарк, чувствуя, что иначе ему придется выслушивать утомительную лекцию о правилах разборки и перевозки крупногабаритного имущества киностудии, – позвони начальнику группы и предупреди, что я на днях навещу места былой славы и позаимствую пару вещей!

– Хорошо, но…

– Не надо, Франц, дело серьезное, так что не звони мне больше. Я сам объявлюсь, когда все утрясется.

– Удачи, – прозвучал лаконичный ответ.

При огромном количестве недостатков, свойственных каждому гению, у Франца была не характерная для людей искусства положительная черта: он понимал все с полуслова и не требовал подробных объяснений прописных истин.

Опаленный фильтр сигареты обжег кончики пальцев, Дарк поморщился, кинул окурок в чашку с недопитым остывшим кофе и уверенно направился к дверям вокзала. Пора вынужденного ожидания и замерзания на вокзальной скамье миновала, наступило время быстрых перемещений, время действий.

Внезапно моррон застыл на месте, чем вызвал недовольный гомон спешивших в город приезжих, столпившихся у него за спиной. В голове беглеца отчетливо прозвучал сигнал тревоги, предупреждение об опасности, притаившейся впереди. Дарк почувствовал угрозу, но не знал, в чем она состоит, однако верная подруга интуиция подсказала, что беда пришла из далекого и уже почти забытого прошлого.

Манфред остался один. Недавно он отослал слугу в замок и сейчас уповал на то, что Франц не замешкается в дороге, не заплутает в незнакомом лесу и приведет отряд вовремя, еще до того, как лесовики свернут палатки и двинутся дальше, в известном только им направлении.

От двухчасового сидения в кустах ныла спина и онемели суставы скрюченных ног. Даже укусы мелкой мошкары, то и дело обжигающие кожу острым зудом, не раздражали барона так сильно, как неудобная поза, в которой он вынужден был коротать время, сливаясь с ветками куста и прячась от зорких глаз дозорных. Только благодаря этому неестественно изогнутому положению тела ему удавалось оставаться незамеченным буквально под носом у неприятеля, в десяти метрах от входа в палатку командира отряда. Конечно, вести наблюдение можно было и с более безопасного расстояния, например, из густых зарослей на опушке поляны, где они изначально и сидели с Францем, но в этом случае он был бы лишен возможности слышать, что происходило в лагере, о чем говорили солдаты. Барон знал: чтобы получить результат, порой приходилось идти на риск, как в бою, – увеличивать силу атаки за счет снижения защиты и ослабления некоторых позиций. Иначе не выиграть, главное – чтобы риск был оправдан, а расчет верен и привел к победе, а не к горькому поражению.

Пока что все шло как нельзя лучше: его присутствие в самом центре лагеря осталось незамеченным, а он смог узнать много нового, понять цель самоотверженной и опасной вылазки вольноградцев.

Дружина ждала прибытия какого-то важного человека, знатного герканского вельможи, едущего на встречу с кем-то из числа полесской знати, возможно, с самим князем Александром IV. Отряд должен был встретить влиятельную персону, провести через лес и доставить ко двору вольноградского князя.

Желал бы Манфред почета и славы, хотел бы выслужиться перед магистериумом и занять более достойное положение в Ордене, благодарил бы Небеса за предоставленную возможность отличиться и раскрыть гнусный заговор алчных герканских курфюрстов за спинами доблестных рыцарей Единой Церкви, кровью и потом прокладывающих дорогу Истинной Вере на восток. Однако Манфреда все устраивало, в особенности его ссылка в коменданты отдаленной крепости, где не было ни придворной суеты, ни треплющих нервы постоянных интриг. Узнал бы он об этом раньше, не стал бы препятствовать замыслам лесовиков, не стал бы устраивать охоту на «бородатого медведя», тем более что ни грабить, ни разорять поселения, находящиеся под его защитой, ополченцы не собирались.

Но сейчас было поздно корить себя за поспешность действий и необдуманность поступков. Перепуганный Франц уже наверняка добрался до замка, поднял всех обитателей на ноги и ведет многочисленный отряд ландскнехтов на подмогу своему господину, попавшему в западню свирепых дикарей.

«Бойня, будет бойня! – тяжело вздыхая, думал фон Херцштайн, понимая, что не в силах остановить предстоящую резню. – Здоровяков подобрали, крепкие мужики, бугай к бугаю, просто так не дадутся, много солдат потеряю!»

Предположение барона было оправданным и основывалось не только на отменном качестве кольчуг и ширине плеч полесских богатырей, но и на том неутешительном факте, что они обращались с оружием с исключительной ловкостью и сноровкой. Он часто сталкивался с дружинами вольноградцев в бою, ополченцы были хорошо вышколенным, дисциплинированным войском, не имеющим ничего общего со сборищем тупоголовых крестьян, которое в Геркании и других цивилизованных странах было принято называть ополчением. Полесские бойцы умели держать строй, а если нужно, то и отважно бились в одиночку; на поляне же, казалось, были собраны лучшие из лучших, гвардия, отборная дружина вольноградского князя.

Лагеря как такового не было: три просторные палатки вокруг костра, огромный котел, из которого исходил аппетитный капустно-грибной аромат, да пара рядов наспех сколоченных деревянных стояков для оружия – вот и все обустройство стоянки.

Пятеро солдат копошились у костра, около десятка расхаживали по лесу, патрулируя прилегающую к поляне местность, а все остальные до седьмого пота упражнялись с оружием, используя выпавшую свободную минуту для совершенствования боевых навыков. Бойцы то разбивались на пары, отрабатывая одиночные удары и комбинации, то объединялись в группы, развивая чувство локтя или спины товарища, в зависимости от того, как протекал бой и на чьей стороне был перевес сил.

Заправлял занятиями сам командир, рослый, толстощекий детина по имени Данила с косматой пегой бородой, по-детски добрыми глазами и иссеченным глубокими шрамами лицом. Вальяжно восседая на поваленном стволе березы, он внимательно следил за тренировкой солдат: ругал, давал дельные советы, комментировал неловкие выпады и грубые ошибки подопечных, не гнушаясь приводить нелестные сравнения из мира животных и обильно рассыпая под ноги неуклюжих ополченцев изысканные перлы из сокровищницы образного языка лесовиков. Несмотря на явно панибратские отношения с солдатами, Данила умело руководил людьми и добивался от них беспрекословного исполнения указаний. Кроме того, что он сам являлся искусным бойцом, судя по советам, которые давал, и отличным командиром – по тому, как его слушались и безропотно сносили обидные прозвища и издевательства, здоровяк также был обладателем звучного раскатистого баса, чудовищно грубых манер и забавного прозвища Тулуп.

Время от времени Данила прекращал бой и заново делил бойцов на неравные группы: двое против пяти, трое против семи, один против трех. Обучение изначально ломало привычные стереотипы единоборства и готовило солдат к реальным условиям схватки, когда неизвестно, кто в следующий миг появится у тебя за спиной: враг или друг, прикроет ли спину щитом или вонзит между лопаток острый топор. Сама методика тренировки исключала возможность честной игры и как нельзя лучше подготавливала участников побоища к неприятным сюрпризам судьбы.