– Было и было, – добавляю.

Только хрипотца в голосе выдаёт волнение, но стерва слишком занята собой, чтобы её заметить.

– Сень, я…

– Хватит, – обрубаю коротко. – Хватит ворошить прошлое. Не к месту это. Лучше про себя расскажи. Как ты? Почему Серпухов? Это временно? – перевожу тему. – Почему ты работаешь, а не учишься? Как отец тебе позволил?

Зараза прикладывает ладони к щекам. Морщится, будто борется со слезами. Я б, наверное, даже поверил, если бы не знал, что всё это актёрство и гроша ломанного не стоит.

– Отца больше нет.

– Как нет?

Два года я старательно избегал разговоров про общих знакомых, когда они могли вильнуть в сторону Одинцовых. Родные, в принципе, из сочувствия или жалости о них также не упоминали, поэтому я жил без абсолютного понятия, что у стервы творится.

Вычеркнул её из сердца, вернее, вырвал, и из памяти старался стереть. Но это, мать её, намного сложнее.

Даже если приказываешь мозгам о ней не думать, она всё равно приходит через воспоминания, ночами, во снах. Будто бледная тень той, кого я любил. Как призрак, как чёртов морок.

– Папа он… он потерял всё и не выдержал.

– Что значит потерял? Не выдержал?

– Обанкротился и… и решил, что больше так не может… жить…

Стерва что-то там продолжает бормотать, но я занят своими мыслями. Основную идею я уловил. Одинцов просрал состояние и, вероятно, пустил себе пулю в лоб или вздёрнулся. Не выдержав позора и разочарования. Очень по-мужски, конечно.

Бросаю взгляд на идущую рядом дрянь и давлю в себе ростки зарождающегося сочувствия. Это, мать её, плохой знак. Мне не должно быть её жалко. Ей же не было…

Жизнь семейства Одинцовых никоим образом меня не касается. Да, когда привык к комфорту и уверенности в завтрашнем дне, идти работать на побегушках в общепит так себе будущее.

– Я часто вспоминаю о прошлом? – меняет стерва тему.

Блеск её глаз способен затмить даже мерцание звёзд. В какой-то момент я зависаю, вижу только её тёмные широкие зрачки и ещё губы, в которые уже готов впиться. Ничего поделать с собой не могу. Хочу её. До боли хочу, аж в паху всё напрягается от одной лишь мысли о простом поцелуе.

– Помнишь, как мы к вам на ужин приехали, а ты меня игнорировал весь вечер?

– Неправда, я был очень вежливым.

– Да маленькая я для тебя ещё была. Зато через год всё поменялось, помнишь?

Да, помню! Но, чёрт дери, зачем она об этом заговорила? Я стараюсь не вспоминать о прошлом, слишком там много счастья и боли, которая всегда приходит после осознания, что всё пропало безвозвратно. Светлые воспоминания опошлены дрянными поступками, ядовитыми словами и предательством. Всё ложь! И стерва – лгунья! Мне надо чаще себе об этом напоминать, а не поэтизировать её мнимые достоинства.

Мы доходим до бульвара, где притаилось работающее кафе, но охрана на входе равнодушно сообщает, что в заведении корпоратив и зал снят на всю ночь.

Следующее по ходу место оказывается закрытым. Чуть дальше подмигивает огнями круглосуточная восточная забегаловка.

По лицу стервы читаю, что ей туда не особо хочется, шумная компания при входе её напрягает, да и зал там на четыре столика, совсем тесный.

– Ох, невезение какое-то, – смущённо шаркает ножкой.

– Да уж, незадача. Ну, – ерошу волосы на затылке, – можем просто погулять.

– Тебе, наверное, не совсем удобно так долго ходить.

Даже в ночной темноте я, скорее, ощущаю, чем вижу румянец на щеках этой заразы. С прискорбным кивком подтверждаю:

– Есть такое дело.

– Как же поступить…

Это скорее вырывается у неё, чем произносится осознанно.

– Могу вызвать такси, посадить тебя и поеду к своим. Всё равно уже поздно, у тебя, наверное, смена завтра.

– Послезавтра.

– Ну, послезавтра. А мне в Москву возвращаться.

– Как? Уже?

В зелёных глазах печаль напополам с досадой. Интересно, она что, думала, я тут жить остаюсь или с экскурсией на неделю приехал?

– Да, дела. Я теперь в семейной фирме работаю, это отнимает уйму времени. Вот буквально вырвался сюда, а так то в командировках, то с братом из офиса не вылезаю.

Не знаю, зачем я это рассказываю? Звучит так, будто я хвастаюсь достижениями, будто я могу что-то больше, чем она считала. Думала, я упал и уже не поднимусь? А я вот… хожу, живу, в семейный бизнес включился.

Самому аж смешно от подобных мыслей.

– Понятно…

– Ну что? Вызвать машину?

– Да тут недалеко, дойду.

Отлично… Про себя улыбаюсь, а в глазах стервы проявляю благосклонную заботу.

– Тогда пошли, провожу. Чтобы одна по тёмным аллеям не бродила.

– Я привыкла, – отмахивается, но я то вижу, что рада.

Разговор у нас как-то не клеится, я лишь задаю вопросы, о себе особо не распространяюсь, стерве хочется углубляться в воспоминания, а я отключаюсь, когда она начинает с очередного «а помнишь?».

«Нет, не помню. Предано забвению и похоронено», – вот что следует ей сказать.

Но вместо этого наклоняюсь и вдыхаю запах её волос, и дрянь замирает, и после, о чудо, дрожит. Она также напряжена, как и я, и, кажется, уже начинает понимать, чем закончится наша дорога до её квартиры.

Здесь действительно недалеко. Тихий зелёный двор, скрип мелких камешек под нашими ногами в буквальном смысле оглушающий. Мы заходим в старый трёхэтажный дом. Он каменный, послевоенная постройка, такие есть и в некоторых районах Москвы. Вполне себе приличный, после капитального ремонта.

– Последний этаж, тут… без лифта, – с извиняющейся улыбкой оборачивается она.

– Да уж как-нибудь осилю подъём, – подмигиваю стерве. – Я всего лишь хромаю, а не на одной ноге прыгаю, хотя мог бы, если б её не спасли.

Дрянь аж спотыкается, приходится вытянуть руку и придержать её. Ладонь я, правда, сразу убираю, потому что чёртовы невидимые искры между нами грозятся спалить это здание до самого фундамента.

Кажется, она тоже это чувствует. Я ощущаю её дрожь, и это не только от смущения.

«Должна же девушка понимать, чем закончиться вечер, когда ведёт мужчину к себе домой?»

Стерва всё никак не может попасть ключом в замочную скважину, я молча жду.

– Тут язычок заедает, – оправдывается, – точнее защита или как эта штука называется?

– Шторка.

– Да, она самая.

Ей, наконец, удаётся побороть замок и впустить нас в тёмную квартиру.

В Серпухове нет такой иллюминации, как в столице. Здесь много зелени и свет от редких фонарей блокируется листвой и зарослями кустов. В этом городе на порядок темнее, чем в Москве.

Стерва, переступив порог, начинает шарить рукой по стене в поисках выключателя, но освещение сейчас – это лишнее.

Ловлю её за локоть и, не разворачивая, притягиваю к себе. Спиной она прижимается к моей груди ни жива, ни мертва. Обнимаю её одной рукой и чувствую, как под моим предплечьем за рёбрами бьётся сердце. Отчаянно быстро, будто пойманное в ловушку.

Я ничего не говорю, и она молчит, только дышит нервно.

Свободной рукой забираюсь в её пучок и, наконец, делаю то, чего так страстно возжелал с самого начала: вытаскиваю невидимки и стягиваю резинку, высвобождая шальные локоны.

Боже да! Я делаю один вдох, другой, пропускаю их между пальцами. Кайф… всё так же, как я помню. И еле слышные стоны срываются с губ стервы, когда начинаю массировать её голову. Она склоняется к плечу, и губами я пробую кожу на вкус. Бархатная, нежная, сладкая. Я не слышу запаха забегаловки, его нет, будто к ней не липнет эта грязь, лишь лёгкий аромат кофе заплутал в складках одежды.

– Арсений? – её голос дрожит от чувств. – Так давно… я… что ты делаешь?

«Будем играть в невинность?» – хочется спросить, но вместо этого:

– Я тебя хочу. По-прежнему хочу.

Прохладные пальцы цепляются за мою руку, будто хотят приковать её к себе.

– Арсений, я не знаю, это как-то… странно?

– Что странно? Что я тебя хочу? А ты меня?