Андрей поблагодарил мужчин за помощь, пожелал им удачи в борьбе со спиртом и пошёл в контору станции отмечать разгрузку. Там его заверили, что грузополучатель их обязательно найдёт, и он с лёгким сердцем пошёл гулять по станции.
Как-то незаметно за хлопотами и волнениями наступил вечер. Когда Андрей подошёл к своим машинам, то услышал из радиомашины пьяные голоса и позывные программы «Время», а из распахнутой настежь двери фургона УАЗа, охраняя государственное имущество, торчали ноги Эдуарда в дырявых носках и раздавался вполне деликатный храп.
Спать ещё не хотелось, и Андрей опять пошёл гулять вдоль бесчисленных вагонов и платформ. Внимание его привлёк большой костёр и люди, сидящие вокруг него. Подойдя ближе, он увидел дюжину мужиков в чёрных ватниках, двух милиционеров и несколько солдат с малиновыми погонами и при оружии. Андрея очень удивило, что никто не обратил на него внимания, когда он подошёл к костру. А там тем временем под хохот слушателей один из мужиков рассказывал историю своего уголовного дела.
– Серёга, да ты не мямли, ты погромче рассказывай, как мебель делил.
– Ну вот, сказала она мне, что хочет со мной развестись. Дура, не могла до утра подождать, когда протрезвею… я ж ведь пьяный домой пришёл…
– Да что ты тянешь, ты про раздел имущества расскажи!
– Вот я и начал его делить. А на холодильнике милиция пришла и меня остановила.
– Так за что же тебя повязали то? – не унимался кто-то, явно знающий эту историю.
– За что, за что… я ведь имущество топором делил, – под громкий хохот закончил рассказчик.
Смеялись все, даже милиционеры с охранниками. Тут подъехал грузовик, и люди в ватниках пошли перегружать из него доски в пульман.
Андрей шёл к своей машине и недоумевал. Раньше он считал, что тюрьма – суровая строгость, дисциплина и неусыпная охрана. А тут… как пионерский лагерь какой-то. А мужичок этот скорее всего врёт. Или привирает для общего веселья.
9 мая 1976 года, воскресенье.
Вот мы и прибыли в Красноярск. Вернее, на его окраину, на одну из товарных станций. Сразу с утра мы начали сбивать колодки и освобождать машины от креплений. Думали, что наши вот-вот подойдут.
Я сходил в магазин и на последние деньги купил хлеба, плавленых сырков и лимонада. Надо отметить День Победы и день приезда. Но Эдуард нашёл себе другую, не нуждающуюся в лимонадах компанию. Сначала были только два проводника из вагонов с водкой. Но из их вагончиков водочки попробовать не удастся, – они едут в сопровождении двух милиционеров. А потом нашлись ещё двое коллег. Они сопровождают из Москвы какую-то радиомашину. А в машине этой есть телевизор и канистра спирта. Короче, весь праздничный набор. Правда, перед тем как напраздноваться, они дружно и с большим энтузиазмом помогли мне выкатить ниши машины с платформы. Даже нетрезвые люди могут быть полезны!
Сходил в контору и отметил разгрузку. Там мне сказали, что получатели груза должны знать, куда нас увезли, и если ищут, то обязательно найдут.
Вечером вся Эдикова компания развлекалась телевизором и спиртом в радиомашине. Эдуард нажрался до поросячьего визга и уснул в кузове УАЗа. Ноги торчали наружу. Это хорошо. Сразу видно, что машина под охраной, и ничего не сопрут, пока меня нет.
Я пошёл гулять вдоль составов. Стоял у костра и слушал байки заключённых, которых под охраной милиционеров и солдат привезли грузить доски.
Спать лёг очень поздно.
Эдуард мужественно переносил тяготы похмелья. Он прекрасно знал, что деньги у Андрея закончились ещё вчера, и закончились они раньше времени именно благодаря ему. А радиомашина вместе со спиртом исчезла, словно растворилась в рассветном тумане. Поэтому Эдик то грустно слонялся по товарной станции, то тщетно пытался уснуть в душном кузове УАЗа.
Андрей наведался в контору станции, чтобы выяснить, знает ли получатель машин, где они находятся. Там сначала успокоили: ждите, мол, за вами непременно приедут. А потом одна из служащих, заглянув в его грустные глаза, в коих не разглядела, видимо, веры в то, что их кто-то ищет, стала звонить куда-то по телефону. Звонила, звонила и дозвонилась до таксатора экспедиции, который второй день разыскивает машины на другой товарной станции. Эта женщина описала ему, как небритый, голодный, с красными от бессонницы глазами молодой человек третьи сутки подряд мужественно охраняет доверенное ему государственное имущество. Потом положила трубку и весело сказала: «Скоро приедет!»
«Проняло», – обрадовался Андрей и, поблагодарив добрую женщину, пошёл к «вверенному ему государственному имуществу».
«Опять повезло, – думал он, неспешно шагая вдоль вагонов и контейнеров. – Добрый человек повстречался мне снова. А я? Я хороший? Я добрый? Как странно: раньше меня это не интересовало». Погружённый в свои мысли Андрей не слышал, что его уже несколько раз окликнули. Женщина, которая только что помогла ему, догнала и, схватив за рукав, остановила.
– Что ж ты, глухой, что ли? Я кричу, кричу. Звонил этот твой… инженер, с которым я при тебе разговаривала. Кобзев его фамилия. Сказал, что завтра приедет.
Андрей извинился, сказав, что задумался, а про инженера подумал: «Не проняло. Хотя, может быть, они просто вагон с имуществом разгружают, потому и не могут сегодня приехать».
И зачем он торопил время, желая поскорей прибыть в Красноярск? Ехать было гораздо интереснее, чем сидеть на товарной станции и ждать. Но выбора не было, и он стал ждать. То есть, не обращая внимания на насмешливые взгляды железнодорожников, время от времени обретал уверенность в своей правоте тяжёлой атлетикой. Конечно, его занятия со своей нелепой штангой со стороны были смешны. Ещё смешнее было то, что атлетикой занимался человек, мышцами не обросший. Худенький, проще говоря, мужчинка. Вот если бы гантели и гири крутил над головой атлет – совсем другое дело. Странно, не правда, ли? Ведь правильнее было бы думать наоборот: зачем атлету гири поднимать, когда он уже и так похож на античного героя? А худощавому как раз это нужно. Ах, люди, люди.
Но Андрею было совершенно всё равно, что думают о нём окружающие. С некоторых пор что-то изменилось в нём, и он чувствовал это, не понимая, что же именно изменилось. Неведомо откуда появилось небывалое раньше беспокойство о целесообразности и одновременно справедливости своих поступков. Маята стыда за малодушие, лень и эгоизм с некоторых пор накрывала его. А ещё он стал замечать вокруг себя людей, прощать их слабости и без зависти восхищаться их способностями и талантами. А ведь ещё совсем недавно он думал только о себе, любимом. Мечтал, без всяких на то оснований, быть повсюду и во всём лучшим, постоянно попадал из-за этого в неловкие ситуации, получал вполне заслуженные щелчки, не понимая и не задумываясь даже, за что. «Я взрослею, – думал иногда по этому поводу Андрей, словно успокаивая себя. – Но та странная первая ночь в кабине УАЗа, странные сны… что-то случилось со мной тогда. Но что? Неужели именно за ту ночь я настолько повзрослел?»
Как бы то ни было, он продолжал заниматься физкультурой и гулять неподалёку, благо, Эдик от машин не отходил и невольно их охранял. В одну из таких прогулок Андрей забрался на высоченную гору, которая возвышалась над станцией. Казалось, что гора эта была совсем рядом, но он шёл до её подножья довольно долго, а потом долго поднимался на вершину. Очень устал, но зато увидел на склоне горы дивные фиолетовые, голубые и белые подснежники и полюбовался с высоты окрестностями Красноярска. Правда, минут через пять пребывания на этой райской высоте он услышал над головой какие-то загадочные звуки, похожие на короткие посвистывания певчих птиц. Тут же откуда-то появился солдатик и вежливо попросил экскурсанта удалиться, поскольку по другую сторону холма было стрельбище. Оказывается, это вовсе не птички свистели над головой, а самые настоящие пули, которые стрелки-двоечники отправляли, как говорится, за молоком.
