И ему стали припоминаться обрывки ночных видений. Там была какая-то каша из очень коротких, то вполне реальных, то просто фантастических сюжетов. Были леса с высоты птичьего полёта, потом он, как настоящий шофёр, уверенно сидел за рулём какого-то автомобиля, а навстречу летела бесконечная серая дорога. Потом были какие-то незнакомые люди, с которыми он разговаривал; была закованная в лёд и покрытая снегом река, по которой он шёл на лыжах, а с берега, навалившись предплечьями на лыжные палки, на него внимательно смотрела молодая женщина в шароварах, присыпанных до колен снегом, в белоснежной ветровке и вязаной шерстяной шапке.
«А ведь я просыпался ночью, – вспомнил Андрей. – Да, просыпался! И не от стука колёс, не от скрежета вагонов, а от чего-то необычного. Да! Именно от чего-то необычного».
Он вспомнил, как проснулся от ощущения, что на него кто-то смотрит. Кто-то бездыханный и бессловесный внимательно смотрел на него из сумрака. Страха не было, потому что взгляд был добрым, но до того неумолимо проникающим в самую глубь того, что зовётся душой, что Андрею было не по себе. И тогда он неизвестно кому пообещал, что постарается. Что именно нужно стараться сделать, он не понял, но как только пообещал, взгляд этот исчез, и он уснул. И вот тогда и начали сниться эти короткие сценки из какой-то другой жизни.
«Но кому же всё-таки и что я обещал? – мучительно вспоминал Андрей. – Не этому ли… кто глядел на меня ночью? И почему неспокойно как-то на душе… Душа…» И тут он понял, что Душа на самом деле существует. Но о том, бессмертна ли она, он думать побоялся.
Поднимающееся всё выше солнце довольно сильно нагрело воздух в кабине. Становилось душно. Он полежал ещё немного, разглядывая трещинки и загадочные узоры на дерматиновой обивке спинки сиденья, и решил наконец вставать. Убрав с водительского места спальные мешки, сел за руль и в качестве утренней зарядки, кряхтя, потянулся через капот и немного приспустил стекло правой двери, а потом полностью опустил стекло слева. И сразу громче застучали колёса, в кабину ворвался свежий весенний ветер и выдул вон все загадочные ночные сны и связанные с ними вопросы. Мимо проплывали поля с узкими полосками деревьев для снегозадержания, леса с полянками, дома, домики; мчались навстречу и уносились прочь мачты контактной сети. И это задорное движение под бодрый перестук колёс окончательно отвлекли его от ночной мистики, вернув в реальности дня. Может быть, не ночью во сне, а вчера наяву он пообещал сделать что-то очень важное и забыл? И Андрей стал вспоминать вчерашний день.
1 мая 1976 года, суббота.
Я бы хотел провести эти выходные дни как в прошлом году: в кругу друзей у хорошего костра в весеннем лесу на берегу озера, а тут… нынче с майскими праздниками ни мне, ни друзьям моим не повезло. Холодно, и сверху то и дело капает.
В 7 часов приехал на станцию Московская товарная. Сказали, что раньше шести вечера не отправимся, но с вокзала никуда отлучаться нельзя. Проболтался по станции часа полтора, а потом от скуки звонил из телефона-автомата всем друзьям, у кого дома телефон есть. Хотел рассказать, что наконец действительно уезжаю, попрощаться. По причине холодной погоды в лес никто не поехал, но и дома никого нет. Все на демонстрации! Ей тоже позвонил. И тоже доме не застал.
Я буду сопровождать три машины. Два бортовых УАЗа с большими деревянными будками в кузовах, так что можно назвать эти машинки фургончиками, и один легковой «козлик». Кажется, ГАЗ-69 он правильно называется. Только в одиннадцать часов нам дали платформу. Пока одну. Железнодорожники сразу начали нас подгонять с погрузкой. Грузили машины аврально.
Оказывается, нужно было привезти с собой стальную толстую, но мягкую проволоку, чтобы машины к платформе прикрепить, а ещё деревяшки – под колёса подкладывать и большие гвозди – эти деревяшки к платформе приколачивать. Я новичок и этого не знал. А шофёры наверняка знали. Они мне все уши прожужжали о своих прошлых полевых сезонах, подвигах и приключениях. Значит, не в первый раз машины грузят, а нужных вещей не припасли. Пришлось мне бегать по станции и клянчить проволоку, колобашки и гвозди у местных работяг, которые без «стакана» не хотели отдавать и валяющейся на шпалах щепки. Кое-как разыскал я и проволоку, и гвозди, и колобашки. Шофёры ворчали: праздник всё-таки, а их заставляют работать. Ворчали и пьянели прямо на глазах. И чем больше пьянели, тем больше ворчали.
Около двенадцати пришёл Эдуард. Это мой напарник. Вчера он был так хорош, что угодил в вытрезвитель. Через час он достиг вчерашнего состояния. Упрямый человек. Начальник партии Вадим Мутовкин говорит, что он очень хороший рабочий. Может быть, и так, но и алконафт тоже очень хороший.
Я раскреплял машины, как стахановец. Казалось, это никогда не закончится, но закончилось. После трёх часов мучений на платформе красиво стояли накрепко прикрученные к ней два УАЗа-грузовичка, а за ними симпатичный «козлик».
После короткого перекура начал устраивать нашу обитель в первом по ходу платформы уазике. Подмёл кузов, расстелил брезент, уложил спальники и сложил в углу вещи.
Все куда-то подевались. Потом пришли Вадим с Эдуардом. Эдика Вадим оставил стеречь имущество, а меня повёл в управление. Там я расписался в нескольких бумагах и получил сопроводительные документы. И тут «нарисовался» Эдик. Вадим велел нам возвращаться к нашей платформе и куда-то ушёл.
По пути Эдик заныл, что хочет домой, что ему плохо. Кое-как мне удалось уговорить его остаться. Но 500 метров от здания управления до нашего состава под его нытьё и мои уговоры мы шли не меньше получаса. Нудный человек!
Когда подошли к месту, где стояли наши платформы, то увидели вдалеке удаляющийся хвост состава. Платформа с одной машиной была на месте, а моя – ту-туу! То ли от радости, что никуда ехать не надо, то ли от страха, что посадят за утрату госимущества, ёкнуло сердце. Но меня очень быстро успокоил проходивший мимо железнодорожник. Он сказал, что платформу отогнали не далеко, а «во-о-он туда».
Оставив Эдика на попечение шофёров с непогруженных машин (осталось две), я пошёл искать то, за что так беспечно расписался. Немного побродив по лабиринтам из вагонов, нашёл свои машинки. И вот сижу один, скучаю и от скуки пространно описываю происходящее. Уже вечер, 6 часов. В 7–8 обещают отправить. Скорей бы уж уехать и не мучиться. Сижу вот, пишу. Исписал первые 2 листа тетрадки. Сколько ещё будет этих листочков?
В 7 часов начались злоключения. Пришёл мой мучитель Эдик со своим новым другом из местных работяг. Эдик начал клянчить у меня деньги, а его друг заплетающимся языком рассказывать, где и какое вино продают. Пьяного железнодорожника я отослал сразу, а Эдика просто… послал.
Интересные дела: Эдик едет без копейки, у меня есть 20 рублей и кое-какие консервы, а ехать не меньше 10-ти суток. Хватит ли нам этого? А Эдику все эти проблемы до лампочки.
Стал его расспрашивать, как идут дела с погрузкой остальных машин, но ничего не добился. Пошёл на разведку сам. Эдиков дружок утверждал, что поезд уйдёт в 19:50, и я не боялся опоздать. Зря не боялся.
Выяснив, что платформы вот-вот подадут и что товарищ, ответственный за погрузку (фамилии не знаю), «лыка не вяжет», спокойно пошёл к себе «домой» и нашёл только бесящие рельсы. Какая-то железнодорожная женщина сказала, что нашу платформу увезли на Сортировочную, но её могут задержать на ст. Наволочная. Я прибавил ходу. На Наволочной мой поезд махнул мне хвостом. Всё было похоже на дезертирство: ответственный за груз отстал от поезда, не проехав на нём и километра.
Забежал в какой-то белый домик-будку и у сидевшей там женщины стал расспрашивать, как мне догнать свой вагон. Она сначала равнодушно пожала плечами, но потом сжалилась. Куда-то звонила, водила пальцем по расписанию, висевшему на стене, после чего написала на бумажке: «ст. Фарфоровская, 1-й парк» и вслух добавила: «Электричка пойдёт в 19:43, ты ещё успеешь. А вагон твой не успеют даже и с горки спустить». Повезло, что встретил хорошего человека.
На Фарфоровской долго искал какое-нибудь начальство, лазил под вагонами бесчисленных составов и вдруг… буквально упёрся в свою платформу с машинками! Просто чудо: среди сотен вагонов, стоящих друг за другом в 15–20 рядов, набрел на свой!
Заглянул в кузов и увидел там полуживого Эдика, допивающего мою бутылку коньяка. Я не жаден до спиртного, но сегодня праздник, и планировал я, что мы с ним сядем и под стук колёс немножко выпьем, закусим, поговорим, покурим и ляжем, как ангелы, спать. И вот праздничные посиделки испорчены этой пьяной харей. Он лишил меня компании, обрёк на одиночество на этот вечер. А тут ещё Эдик, пьяно улыбаясь, протянул мне залапанный грязными пальцами стакан с коньяком и заплетающимся языком произнёс: «Андрюха, на, выпей за отъезд». Я выплеснул содержимое стакана в его омерзительную физиономию, демонстративно взял свой рюкзак, три спальника и ушёл в кабину уазика. Эдик скулил в фургоне, что этим жестом я его не только лишил зрения, но и обидел и что лучше бы я ему дал по морде. Но когда я залез в кузов, чтобы взять что-нибудь из еды, он уже спал.
Нас спускали с сортировочной горки, когда начался праздничный салют. Стало очень грустно. Как там она, что делает, видит ли этот салют? Долго смотрел, как с горки спускают и сортируют вагоны в надежде увидеть нашу вторую платформу с машинами. Наверняка они тоже уже погрузились. Кто, интересно, там поехал сопровождающим? Вагоны и цистерны со строгими, угрожающими надписями «не толкать» и «с горок не спускать» лихо сталкивали с горки и толкали маневровыми паровозиками, а нашего второго всё не было.
Задраил стёкла в кабине, сидел и смотрел на темноту и фонари. В бутылке осталось немного коньяка. Я впервые в жизни выпивал один. Пил не от тоски вовсе. Просто хотелось лечь спать и не просыпаться от холода.
