Наевшись, я отставила тарелку в сторону.

– Ты не разбудил меня днем, и теперь мне не удастся заснуть.

Мужчина увлеченно читал книгу и явно не чувствовал себя виноватым.

– Можешь налить себе большой бокал белого вина, – небрежно предложил он.

От потрясения я не могла произнести ни слова и просто уставилась на него. Невозмутимый Цзюйлань, листая страницы, давал взглянуть и мне.

Неосознанно я перевела взгляд на его ноги, но не увидела ничего необычного. Если бы он не сидел сейчас передо мной, уже давно бы забыла об увиденном прошлой ночью. Потому что на самом деле не знаю, как вести себя теперь, и втайне рада, что его превращение происходит только раз в месяц.

Теперь я знаю, что его сдерживало все это время. «После следующего полнолуния, если ты не передумаешь…» Он не договорил тогда, но сказал достаточно, чтобы я уловила его чувства ко мне. Пусть не сразу, однако я поняла, что Цзюйлань осекся не от смущения: объяснять, в чем дело, просто не было смысла. Все то, что мы имеем сейчас, стоило мне немалых усилий, и я не намерена сдаваться.

Начало любых взрослых отношений всегда пронизано сомнениями и неуверенностью, ведь мы давно не верим, что «любовь побеждает все» и «жили они долго и счастливо». Сомнения и неуверенность – это нормально и даже ответственно. Именно поэтому мы должны разговаривать, обсуждать, стараться понять и доверять, идти на компромисс и терпеть. Такова любовь взрослых.

Я прожила всего двадцать шесть лет, а уже полна пессимизма и недоверия к этому миру. Цзюйлань старше меня, и его опыт куда больше – неудивительно, что он настроен так скептично. И все-таки, пока у него есть ко мне интерес, мы можем медленно узнавать друг друга и привыкать, а время пусть поможет нам преодолеть все сомнения.

Подсев к Цзюйланю, я тихо позвала его. Закрыв книгу и отложив ее на столик, мужчина спокойно посмотрел на меня. Я осторожно взяла его за руку. Он ее не отдернул, но и никак не ответил на прикосновение. Лишь невозмутимо смотрел на меня, даже отчасти равнодушно, будто показывая, что ни телесный контакт, ни волнения сердца, никакие неприятности и терзания не трогают его.

Будь на моем месте другая девушка, она бы попятилась от него, закрыв лицо от стыда, а я… мне не впервой. Я аккуратно провела указательным и средним пальцами по его ладони – и снова ничего. Тогда принялась вырисовывать узоры на его руке. Цзюйлань перехватил мою руку другой рукой, не давая дразнить его. В моей голове словно прозвучали фанфары.

– Ночь предстоит долгая и бессонная. О чем нам поговорить? – произнесла я с легкой улыбкой.

– О чем угодно. Например, о тебе. А если интересуешься мной, расскажу все без утайки.

Он явно не ожидал, что я перестану бояться.

– Что ты хочешь знать? – спросил он спустя мгновение.

– Твой возраст. – Мой голос прозвучал настолько небрежно, насколько мне хватило актерского таланта.

– Я жил на дне моря. В тех местах нет ни солнца, ни луны, поэтому так называемого времени там тоже не существует.

– Ты говорил, что в последний раз выходил на сушу в Европе в 1838-м году. Сколько раз был на земле?

– В тридцать восьмом, сейчас, и был еще раз. Трижды.

Не так уж много, как оказалось! Вздохнув с облегчением, я уточнила:

– А когда впервые?

– На восьмой год Кайюаня[61].

Конкретных дат я спрашивать не стала: все-таки даже плохо знакомый с историей китаец должен уметь прикинуть время, полагаясь на периоды правления разных династий. Хотя я заранее морально подготовилась к ответу, он все равно поразил меня.

Я на миг замерла, а затем убежала в кабинет за «Оценкой танской поэзии». Найдя стихотворение Ван Вэя «Песнь о сосне из округа Цинь», я быстро зачитала строчку за строчкой:

Наконец-то, наконец-то… поняла! В тот день Цзюйлань вздохнул вовсе не потому, что «сопереживал делам былых времен». Это была ностальгия о том, сколько воды утекло и как много он повидал за эти годы.

Я точно обезумела. В спешке отбросив книгу, полезла в интернет: «Ван Вэй (701–761 гг.), известный поэт и художник времен династии Тан».

– Восьмой год Кайюаня – это 720 год нашей эры. – Мужчина подошел ко мне сзади.

Год, когда Цзюйлань пришел в Чанъань[62], был периодом расцвета династии Тан. «По главной дороге в Чанъань бесконечным потоком идут расписные паланкины и всадники среди домов знатных семей[63]».

В том году Ван Вэю исполнилось девятнадцать, и тот век считался веком поэзии и вина.

– Ты был знаком с Ван Вэем? – Мой голос прозвучал откуда-то издалека, будто эти слова говорил кто-то другой.

– Да.

Голова будто опустела. Я ввела в поиск имя поэта Ли Бо и прочитала: «Великий поэт времен династии Тан, живший с 701 по 762 годы. Также известен как Ли Тайбо, отшельник Синего Лотоса». В том году ему тоже стукнуло всего девятнадцать. Вот уж действительно «влиятельным талант сей трепет лишь внушает, но может тотчас нежным стать, всю грозность вмиг порастеряв[64]».

Может, и сам Цзюйлань был тогда таким же? В расцвете молодости он наверняка пил вино и писал стихи, как в стихотворении: «И, захмелев, уже хочу я спать, а ты – иди. Потом придешь опять: под утро лютню принесешь с собою[65]».

– Ты знал Ли Бо?

– Несколько раз выпивали вместе и фехтовали.

– Что скажешь про Ду Фу?

– Поскольку я не старею, то не могу долго оставаться на одном месте, поэтому мне приходилось переезжать. На втором году Шанъюаня[66] встретил Цзымэя[67].

Все это Цзюйлань говорил настолько естественно, что я не осмеливалась переспрашивать. Он застал изобилие Кайюаня и хаос Аньши[68] – видел, как эпоху поэзии и танцев сменил период тяжелых страданий всего народа… Отследив путь Цзюйланя, занявший целую тысячу лет, я почувствовала грусть и боль. А каково же пришлось тому, кто все это пережил?

– Если нельзя было задерживаться в одном месте, почему не вернулся в море?

– В то время я был слишком молод и первый раз пробовал жить на суше. Этот опыт полностью поглотил мои мысли.

– Когда ты уехал?

– На шестой год Дали[69], в 771-м году. Сел в лодку на островах Чжоушань и отправился на восток, в Японию, чтобы навестить старого друга. К тому времени, когда прибыл туда, моего друга уже не стало из-за болезни. Прожив полгода в храме Танчжаоти[70], я вернулся в море.

С 720-го по 771-й: пятьдесят два года взлетов и падений, радостей и печалей, потери знакомых и друзей, каждый из которых обратился в прах. Бессмертный Цзюйлань все равно что прожил несколько разных жизней. Неудивительно, что он смотрит на мир с таким безразличием.

Внезапно до меня дошло, почему ему понадобилась тысяча лет, чтобы вновь выйти на сушу. Память о смерти близких была слишком свежа, а мысли о прошлых радостях и печалях лишь тяготили.

Мужчина вздрогнул от прикосновения, когда я подошла к нему и крепко обняла.

– Ты не боишься? – Его голос был холоден, как и кожа. Человек передо мной будто воплощал собой всю тяжесть тысячи лет.