Рока попытался улыбнуться. Он, конечно, понимал, что бард попробует стырить все монеты до последней унции и что руны очень ценные. Это ничего не меняло. Он изучит, что ему нужно, и двинется дальше. Эгиль поможет ему узнать о мире людей, а затем Рока придумает, как его уничтожить. Все остальное – отвлекающий маневр.

Позднее, когда зашло солнце, Эгиль играл в зале вождя перед растущей толпой мужчин и женщин, и Рока напрягся, ощущая мысленный рост насилия. Оно накатывало волнами, покуда женщины смотрели на красавца барда, а мужчины, особенно неизбранные, смотрели на женщин.

Рока просто молча сидел и ел. Эгиль велел ему не смотреть никому в глаза, избегать даже видимости того, что он подслушивает беседу, и, само собой, ему воспрещалось говорить. «Но если тебе позарез надо, произноси только цитаты из Книги Гальдры».

Эгиль также сказал, что нужно выглядеть «высокомерным и отстраненным», но когда Рока спросил, что это значит, бард ответил: «Не суть важно, просто будь собой».

Зал Хусавика мог бы вместить три Хальбронских. Люди казались чище и счастливее или, по крайней мере, пьянее. Курятина, свинина и конина жарились на углях вокруг очага – были даже свежие овощи, большинство из которых Рока не узнал в приготовленном и нарезанном виде, – а еще в зале имелись окна со ставнями, чтобы пропускать свет.

Пристальные взгляды ползали по коже Роки, и ему никогда не было так неуютно. Два года одиночества и стараний полностью сторониться чужих глаз, избегая холмов, долин, поселений и любой возможности привлечь внимание, – а теперь он выставлен здесь на потеху! Он попытался мысленно отгородиться от сельчан, но обнаружил, что не может.

«Кто это такой?», «почему у него черное лицо?», «почему он ест вместе с нами?», «почему он молчит и носит этот капюшон?»

Мальчик лет пяти подскочил и поздоровался, но отец быстренько оттащил его прочь.

Песня закончилась, и женщины бурно захлопали, а мужчины в основном остались равнодушны. Рока смотрел, как Эгиль осушает еще один кубок вина, улыбаясь зрителям так, будто его короновали их новым вождем.

Ради всех ваших богов, сыграй что-нибудь повеселее, что-нибудь для мужчин.

– Моя следующая песня – для юных и прекрасных. – Раздалось несколько одобрительных женских возгласов. – Это любовная песня для Зисы, Богини Красоты, – я смиренно молюсь, чтобы она вняла мне и одарила своей благосклонностью всех нас. – Тихие рукоплескания, когда Эгиль забренчал и, словно в меланхолии, отвел взгляд. Повернувшись к женщинам, он стал наигрывать медленную, тихую песню.

Рока услышал, как некоторые мужчины поблизости обозвали Эгиля словами, творчески разнившимися от «мальчиколюба» до «лошадееба», но произнесли это без смеха, чем обеспокоили его. По крайней мере они толкуют не обо мне, подумал он, но Эгиль был ему нужен, во всяком случае пока. Идея возвращения к своим деревьям, силкам и жизни изгоя больше не казалась подходящей для задуманной им цели.

Жрица, что говорила с Эгилем, была здесь – единственная женщина, не отделенная вместе с другими на их собственной стороне зала. Она сидела, наклоняясь к вождю – Айдэну, чьи габариты и осанка сразу бросались в глаза.

Это был первый мужчина, при виде которого Рока мгновенно и без сомнений осознал: Вот человек из книги моей матери. Вождь Хусавика пережил, наверное, двадцать пять зим. Его лицо и волосы были темными, а взгляд заскучавшим, испытующим, словно ждущим чего-то еще. Помимо своих меча и мехов, серег матроны и вождя, он также носил простой бронзовый венец – как понял Рока, знак великого подвига в бою. И вождь и жрица смотрели на скальда, почти ничего не говоря, и если они улавливали то же чувство опасности, что и Рока, то не выдали этого.

Эгиль закончил свою песню под радостные возгласы и овации женщин, затем взмахнул рукой и объявил: «Краткий перерыв!», осушил еще полкубка и побрел к выходу – наверное, чтобы опорожнить мочевой пузырь.

По завершении песни двое мужчин встали. Они пересекли зал и теперь ждали у двери, перегораживая все пространство между столами, стульями и стеной. Рока не мог расслышать их слов, но пьяный олух-певец попытался рассеянно протиснуться мимо них, и один из мужчин толкнул его достаточно сильно, чтобы отбросить назад.

– Все еще не видишь меня, брат? Пес без вождя…

Он сплюнул на пол, и слова прозвучали отчетливо, несмотря на болтовню вокруг. Еще несколько мужчин – в основном фермеры и строители – развернули свои стулья, чтобы понаблюдать, пихая своих товарищей локтями и подняв кубки в ожидании зрелища. Даже здесь, на Срединном Пути, мужчины несомненно устроили бы что-то типа кулачного боя или даже поединка. Поединка, в котором Эгиль, само собой, проиграл бы, даже будучи трезвым.

Рока взвесил риски. Приняв решение, он встал и откинул темную ткань, закрывавшую его лицо, направляясь к месту потасовки и глянув на каменное выражение лица здоровяка-вождя. «Вмешаешься ли ты? – подумал он. – Или позволишь им избить, а возможно, убить скальда в твоем зале?»

Эгиль, краснолицый и обалделый на вид, сцепился с одним из напавших, но хотя бы клинки пока никто не обнажил. Когда Рока приблизился, другой мужчина – вероятно, близнец первого – обернулся ему навстречу и выпучил свои прищуренные глаза при виде измазанной пеплом лысины.

– Не лезь не в свое дело. – Он сжал руки в кулаки, но его тон был неуверенным.

Рока знал, что варианта у него два: отступить либо идти до конца. Если он сейчас покинет скальда, пусть даже того спасет Айдэн, уязвленная гордость может все испортить. Возможно, Эгиль в будущем посмотрит на Року и ощутит лишь побои от двух пьяных фермеров. Возможно, увидит мысленно свои потраченные деньги и ночь провала и решит, что план был глупым с самого начала.

Но я не могу вернуться обратно, больше нет, иначе вряд ли я когда-нибудь уйду.

Позади него лежали только печаль и детство, убийства преступников, которые этого не заслуживали, и околевшая мать в поле. Он опустил глаза, отступая назад, чтобы обнажить свой меч. Он не вернется обратно.

Опрокинув сиденья, люди спешили убраться с дороги. Рока услышал, как они ахнули, почувствовал, как они таращатся и тычут пальцами, увидав его клинок. Он покрыл его рунами от рукояти до кончика.

Мужик перед ним стоял как вкопанный, и Рока посмотрел ему в глаза, цитируя один из более старых отрывков книги так громко, как только мог, не переходя на крик:

– «И вот, узрел я пред собою поле мертвых, и возрадовался, ибо только храбрые будут жить вечно».

Он старательно воспроизвел речевую манеру Эгиля – облекая свой голос в материальную форму и так наполняя им зал. Бормотание и ахи превратились в шепоты: «Это Рунный Шаман?» или нечто похожее. Рока замер и ждал, сосредоточенно вслушиваясь, пока не услышал, как встает жрица.

Не в пример Эгилю Рока знал, что Рунные Шаманы существовали задолго до Книги Гальдры и, следовательно, задолго до Ордена. Если он был прав и живых осталось мало, значит, к этому стремился Орден; если быть Рунным Шаманом опасно, то не по вине богов.

Да, цитирование Книги оставалось полезным – это несло с собою тайну, авторитет и страх перед древними тварями. Но Роке нужно стать чем-то большим. Ему нужно изучать новые пути, а не просто проповедовать о старых.

Он повернулся спиной к мужикам перед собой и, опустив глаза, направился прямо к вождю. Все пространство словно замерло, пока люди ожидали, что он будет делать; мелкая потасовка уже почти забылась. Никто из мужиков не потянулся за оружием – полезный факт, который Рока припрятал на будущее. Выставив свой рунный клинок перед собой, он положил его поперек ладоней, демонстрируя, а затем, преклонив колено, поднял меч к вождю.

– У богов есть для тебя послание, Айдэн, вождь Хусавика. Ты выслушаешь его?

Опустив глаза, он не мог видеть лицо мужчины, но ему ничего не оставалось, как ждать. Ни один стул не скрипнул и не заскрежетал по полу, никто не повысил голоса, и Рока молился, что оценил этого человека правильно.