Как всегда, если он побеждал их, то позволял себе задушить собственноручно сделанную куклу жрицы Кунлы. Да, он знал, что она не убивала его мать, но она убила его отца, и это сделало мать настолько слабой, что проклятие Роки окончательно погубило ее. Он знал, что убийство Кунлы ничего не изменит, но это было начало, и при мысли об этом у него даже теперь потекли слюнки. Он убьет ее как можно аккуратнее, чтоб сохранить ее тело в целости, соорудит ей могилу, и затем она станет его собственностью. Он будет убивать ее снова, и снова, и снова в своей Роще всеми возможными способами. Он построит пыточный застенок специально для нее и узнает, могут ли мертвые кричать.

– Рад видеть немного воодушевления! – услышал он Эгиля. – Поверь мне, Букаяг, это начало прекрасного, прибыльного приключения. Просто погоди и увидишь! – Рока дотронулся пальцами до своих изогнутых губ, сочтя странным, что они улыбнулись без побуждения.

– Ах да, мы можем тебя и побрить, не волнуйся, – скальд вытянул руку и похлопал его по спине, будто отец, заверяющий сына, – по крайней мере, так вообразил себе Рока.

– Все, что посчитаешь нужным, – сказал он, чувствуя сильное желание рассечь ему сердце.

Наконец, какое-то время оба шли молча. Эгиль напевал мотивчик, а Рока оторвал голову от деревянной версии Кунлы в своей Роще лишь затем, чтобы приладить обратно и начать заново. Он вытащил грубый деревянный меч и, стиснув зубы, атаковал стаю безмолвных, мертвых мальчишек.

Теперь ночь приходила в Орхус быстрее, но боги-звезды раскрасили мир в скрывающие осеннюю тьму красные и фиолетовые тона. Бирмун, бывший сын Канита, посмотрел на цветное небо и прикинул, что оно, должно быть, прекрасно.

– Будь прокляты все женщины и жрицы, – пробормотал он и нахмурился от упрямого света, зная, что никогда бы не выбрал такую обстановку для разбоя, если бы не настойчивость Далы.

Свет любого рода означал ясность и страх – явный ужас темных деяний, которые снова придут во снах, как бы ни пытался он их заглушить.

– Сюда, ребята.

Бирмун шел по богатейшему кварталу Орхуса и старался не разминать руки и не пялиться на землю. «Ночных людей» тут не привечали, но они переоделись в чистые шмотки и носили саксы Далы на поясе у всех на виду, как порядочные люди. «Новые, молодые воины, – подумают люди, – прибыли из поселков, чтоб найти себе великого вождя и прославиться». Он надеялся на такой расклад.

– Хватит смотреть вниз, – пробормотал он своим приспешникам, на них не глядя.

Он взял с собою лишь троих – самых молодых и здоровых, каких сумел быстро найти, и все они поддерживали Бирмуна с самого начала. Они страдали похмельем, но перед выходом главарь заставил каждого из них выпить полбурдюка вина.

– Шагайте прямо и держите выше головы, – сказал он более резко.

Здесь или поблизости обитали почти все городские вожди, и теперь их воины слонялись на каждой улице. Купцы накрыли на ночь караваны парусиной, не имея нужды запирать их на хранение, как сделал бы любой другой торговец. Костяк этого места составляли длинные здания, очень похожие на амбары. Там хранилось множество провианта или богатств матрон и вождей, которые не помещались в их домах, и каждый амбар охранялся, хотя многие в основном пустовали в ожидании свежего урожая. Под ними также были устроены погреба с припасами, более подверженными гниению, или ряды бочек с медовым вином либо пшеничным пивом.

А дальше располагались старейшие дома города и крупнейшие поместья. Они были построены кольцами, как и весь остальной Орхус, но здесь вмещали половину или даже меньше строений, а многие из дворов целиком принадлежали одной семье и, возможно, ее слугам.

Бирмун следил за тем, чтоб его малочисленный отряд огибал эти круги, надеясь, что здания смогут укрыть мужчин от бдительных глаз. Его уверенность возросла, когда он понял: их не замечают. С приближением ночи и расцветом небесных огней многие семьи высыпали на улицы и теперь смотрели как зачарованные, а дети взбирались на плечи взрослых.

По круглому кварталу разносились хихиканье и смех. Старшие братья и сестры поддразнивали младших, отцы и сыновья стояли плечом к плечу, а матери и дочери улыбались, стоя рука об руку, на мгновенье ставшие равными, отвлекшись от повседневной суеты, чтоб насладиться этой ночью и тем, что у них есть.

То бишь всем, подумал Бирмун. Любовью, едой, детьми и жилищами – но открыто, а не тайком, ведь им не пришлось стоять на коленях в грязи и стыде.

Нога Бирмуна впечаталась в грязь, и он затаил дыхание, наблюдая за одной из семей. Он заметил длинные темные волосы матери, перевязанные синей тканью под цвет ее платья. Она подходила по возрасту… Седые тонкие пряди выбивались из ее прически, в одной руке она держала красивую корзину, а другой махала девочкам-служанкам, зовя их присоединиться к семье.

Она взглянула на «ночных людей» – возможно, с любопытством, но не встревоженно, – и Бирмун снова задышал, когда увидел, что это была не она.

Разумеется, это не она, ее дом в милях отсюда и на окраине города. Теперь, спустя годы, она выглядела бы иначе, старше. Не будь таким дураком.

– Что случилось?

Его люди озирались вокруг, положив ладони на свои ножны, и Бирмун понял, что стоит столбом.

– Ничего. – Он мотнул головой и вспомнил о расплате за провал. – Идем дальше.

Бирмун знал, что намеченные цели живут на окраине города, но лишь смутно представлял, где именно, так как не встречался с ними. Дала подробно описала лишь их дом.

«Он старый и богатый, – сказала она, – и возводился годами. Крыша наполовину соломенная, наполовину черепичная, и бесстыжего размера по сравнению с другими в своем кругу. Сзади крашеная древесина в старинном стиле, а фасад такой же невзрачный, как и все это безжизненное место».

Теперь он вздрогнул при этом воспоминании, думая о том, как скверно, что подобный гнев и темный умысел исходят от красотки вроде Далы. Он знать не знал, для чего ей эти люди, которых она и не видела-то ни разу, но у нее были их имена и примерный возраст. Бирмун надеялся, этого хватит.

Затяжной свет исходил теперь в основном от парящих голубых потоков, что растянулись по небу и колыхались, будто ленты в ручьях. Солнце опустилось и слилось с ними, добавляя желтых и красных оттенков, пока весь мир не засиял зеленым.

Люди Бирмуна глазели и бормотали о богах и судьбе, а он в раздражении гадал, что они думают обо всех цветных ночах, которые видели в детстве, когда не происходило ничего драматичного. Сам он знал только, что тьма была щитом, который делал его людей храбрее, а свет был помехой.

Собравшиеся на улицах тоже смотрели в небеса. Это, по крайней мере, малость успокоило Бирмуна. Отвлечение, предположил он, может сработать не хуже темноты.

Отбросив тревогу, Бирмун прибавил шаг. Он проходил по узким улочкам, соединяющим один круг с другим, не обращая внимания на бродячих собак и детей, притаившихся в закоулках под настилами из досок. Безразличные к чудесам наверху, подумал он, совсем как я.

Казалось, мужчины шагали весь вечер. Бирмун наверняка бывал здесь или поблизости ребенком, но воспоминания были смутными, а город явно вырос и изменился со времен его детства. Мужчины брели до тех пор, пока Бирмун не испугался, что они прошли мимо и, возможно, каким-то макаром свернули к полуострову, но тут длинные амбары закончились и круги уступили место полям.

Здесь обитали владельцы лошадей и земель вместе с богатейшими матронами – женщинами вроде матери и теток Бирмуна; женщинами, которые соперничали за власть так же, как вожди, и вели собственные игры.

Наконец он обнаружил цель, в точности подходящую под описание Далы. На самом деле это больше походило на пять соединенных домов – стены снесли или прорубили и возвели новые опоры, пока добрая четверть круга не стала единым целым. Дала не ошиблась, подумал он, это бесстыже.