Одновременно с ней Дала обратила взор к источнику звука. Мир был на удивление спокойным и ясным – позднее солнечное утро с редкими облаками. Можно было вообразить, что смерть и хаос – просто звуки рыночного круга, занимающегося своими повседневными делами. Хотя они были так близко, отсюда их все-таки можно было не замечать и притвориться, что ничего не происходит.

По выгонному полю, раскинув руки в шелестящей высокой траве, спокойно шагал Букаяг. Его кожа влажно блестела от крови, что смешивалась с сажей на его лысой голове и синими символами на теле. Это чернила, поняла Дала, он просто писал на своей коже, а не на козлиной. Он ходячий велень.

Она поглядела в его золотистые глаза и ощутила, как снова лежит в темном убежище, которое не было ее настоящим домом, а у нее на коленях плачет маленький мальчик, пока приближается беспощадный волк, и ее дыхание стало таким же прерывистым, как и тогда. Казалось, она не в силах это остановить.

– У тебя хороший вкус на лошадей, Кунла, но верхом ты ездишь кошмарно. – Теперь голос демона казался другим. Таким же громким и уверенным, как раньше, но не столь пафосным.

Ноги Далы сами собой придвинули ее ближе, несмотря на ее страх. Я должна увидеть.

Ее сердце неукротимо неслось вскачь, перед глазами кружились черные мушки. Но я должна наблюдать.

– Я Верховная Жрица Гальдры.

Кунла широко и безумно раскрыла глаза. Она лупила коня ногами, но ее голос был на изумление спокойный:

– Я знаю, что ты такое.

Широкими шагами Букаяг приближался, и выглядел он безоружным. Его руки сжимались в кулаки, снова и снова, и Дале показалось, они трясутся.

– Чего ты хочешь? – Тон Кунлы звучал почти так же, как в беседах с сотней племенных глав Юга, но от Далы не укрылся ее страх. Великан дернулся. Он часто моргал и смотрел на горизонт, будто у него что-то вроде приступа.

– Чего… я хочу? – Он поднес ладони к своему жуткому лицу и закрыл свои золотые глаза, содрогаясь от того, что могло быть смехом или рыданием. – Я хочу мир, где любовь не преступление, Жрица. Мир, в котором детей не обрекают на страдание потому, что они другие. Я хочу только законов, исполненных пощады, справедливости и мудрости. Вот чего я хочу.

Кунла не сводила глаз, и Дала тоже – с окровавленного душегуба, еретика и бандита, гротескного демона и волка Носса. И все же он говорил как будто моими словами.

– Впрочем, пока что, Жрица, – верхняя губа мужчины приподнялась, обнажив острые, угловатые зубы, – я удовольствуюсь твоими розовыми потрохами в моей ладони и твоими мозгами на камне.

Рока столько лет ждал этого момента. Он хотел насладиться страхом Кунлы, но убить ее должен был аккуратно. Он погладил дыбу в своей Роще, зная: что бы еще ни случилось, всю оставшуюся жизнь он сможет пытать эту женщину в своей стране мертвых. Возможно, этого достаточно.

Она неуклюже слезла со спины Сулы в попытке удрать, отчего и так уже разозленный боевой конь едва не сокрушил ее копытами, если бы не свист Роки. Проходя мимо, он похлопал жеребца по носу и позволил Кунле отойти на расстояние. Лучше пусть она сопротивляется, подумал он, лучше растянуть этот момент.

Но нетерпение заставило его прибавить шагу – потребность закончить начатое, и он быстрыми шагами пересек пространство между ними. Он схватил Жрицу сзади за платье, игнорируя ее руки, тщетно ударявшие по его груди и щеке, затем швырнул ее на землю.

И навалился на нее всем своим весом, оседлав ее живот, когда она попыталась встать.

– Я могу помочь тебе, – выдавила она, хотя и задыхалась. – Я могу… сотрудничать с тобой… изнутри Ордена! Моя жизнь для меня дороже, чем… моя верность, я обещаю тебе.

Он едва мог поверить, до чего спокойно она говорит – как будто это переговоры, а не убийство. Он собирался игнорировать ее, закрывать рукой ее нос и рот, пока она не умрет. Но вместо этого он наклонился так, что его лицо почти касалось ее, совсем как в бытность маленьким напуганным мальчиком.

– Скажи, что моя мать не шлюха, – прошептал он, – скажи, что она не ведьма.

Глаза Кунлы бегали туда-сюда по его лицу. Ее рот открылся и закрылся. Он знал, что она готовилась это сказать – готовила себя к тому, что это будет всерьез, – и сказать или сделать все, что придется. Но Рока не хотел слышать. Больше он не услышит ни слова из уст этой женщины. Он приготовился задушить ее, однако его рука… потянулась к ее волосам. Пальцы дернули и оторвали клок вместе с лоскутом скальпа. Она заорала.

Рока посмотрел на свои руки, но они не слушались.

– Нет, нет, нет, она нужна нам целой! – закричал он от ужаса в своей Роще, когда его тело протянуло руку, схватило жрицу за ухо и оторвало его.

– Ешь это, – произнес его рот, стиснув зубы и с шипением выдыхая воздух, так что голос был совсем не похож на его. Женщина хныкала, брыкалась и пыталась вывернуться. Его рука пыталась раздвинуть ей губы. – Ешь это! – закричал его рот, а пальцы вцепились так крепко, что челюсть Кунлы съехала с места. – Ешь это! – снова закричал он, сунув большой палец между ее зубов и раздирая ей рот, челюстная кость распадалась в его ладони. Глаза жрицы вылезли из орбит от шока и ужаса, и он был не в силах смотреть на нее. Его кулак обрушился ей в лицо, раздробив щеку и глаз, потом еще раз, и еще, и еще. – Нет, прекрати! Прекрати! – кричал он в своей Роще. – Ты все портишь!

Конечности женщины дергались и тряслись, а тело Роки колотило по раздробленной кости и вязкой луже крови и месива, в которую превратилась голова Кунлы, как будто его кулаки были дубинками. В своей Роще он опустился на колени, обхватив их руками и раскачиваясь на своих медвежьих шкурах. Он попытался воспроизвести мелодию, которую обычно напевала его мать, когда он был маленьким, только она сорвалась с его губ криком. Повсюду вокруг стояли изуродованные им мертвые мужчины и мальчики и смотрели.

– Прекратите! – заорал Рока. – Не подходите ко мне!

Воспоминания об их смертях вернулись в мельчайших деталях, вспыхивая одно за другим перед его глазами, пока его тело разделывало плоть трупа, только что бывшего Кунлой. Он не мог объяснить такую силу, такую ярость, это было почти невозможно – чудовищно. Он выдергивал руки жрицы и разламывал ее грудную клетку голыми руками, срывал одежду и швырял органы в разные стороны. Он чувствовал вкус крови во рту, не понимая, ее это кровь или его. Горло болело – должно быть, от криков, и он прилагал все усилия, просто чтобы перестать вдыхать запахи расправы. Он попытался приказать своему телу встать и уйти, покинуть это место и никогда не возвращаться, но оно не слушалось.

Казалось, это продолжалось бесконечно, и, хотя Рока мог остановиться и сосчитать равновеликие отрезки с этого момента до своего рождения, он утратил всякое восприятие времени. Его тело сидело неподвижно, глядя в никуда.

– Что остается? – спросило оно вслух, предположительно у Роки.

Он не был уверен, что сказать. Наверно, я не должен признавать все это, подумал он. Я не говорил. Тогда кто же?

Есть еще много других жриц, попытался он «подумать» в ответ.

Тело пожало плечами. Моими плечами? Неважно, оно сказало правду. Чего добьется Рока, умертвив еще больше жриц? Заменить Орден было нечем. Да и нет смысла, подумал он. Я принес бы смерть и несчастье, и в конечном счете эта страна пепла все равно осталась бы суровой мерзлой пустошью, где полно страданий и невежества и вечно не хватает еды или тепла. Ничто из этого не вина Ордена.

Он и его тело услышали, как сзади приближаются мужчины.

– Возможно, теперь лучше умереть, – прошептали его губы. И он не мог придумать оправдание. Да, возможно, так и есть.

Он услышал медленное скольжение металла в ножнах – и торопливые шаги человека, идущего вперед, чтобы убить. Тело Роки закрыло глаза, и он обхватил себя руками в своей Роще. Мне жаль, мама, но это слишком трудно. Мир не стоит того, чтобы его менять.