– Надо осмотреть и обработать антисептиком места укусов. Времени прошло слишком много, боюсь, что заражения не избежать в любом случае, но минимизировать последствия мы можем.

– Ла-а-а-дно, – странно протягивает в ответ и отворачивается.

Я даю столь необходимое ему пространство, рыская по дому в поисках того, что может понадобиться, и попутно сбрасывая уличную одежду. Наскоро натягиваю спортивные штаны, которые использую в качестве домашних, и меняю потную футболку на сухую.

– Готов? – захожу в комнату и проглатываю собственный язык.

На месте чумазого паренька в военной униформе застыла ладная фигура незнакомки в груде одежды, небрежно сброшенной у ног. Тёмные волосы практически до самого пояса полностью прикрывают спину. Но руки, неестественно выпрямленные вдоль тела, до запястий окутаны хлопковой тканью тельняшки.

И только изуродованное собачьей пастью правое бедро, хлопковые трусы, изорванные клыками да окровавленные, говорят мне, что так феерично я не обманывался ещё ни разу в жизни!

– Ты не парень, – зачем-то говорю несусветную чушь, и девушка оборачивается.

Не смотри, не смотри, не пялься! – приказываю себе. Но взгляд упрямо очерчивает длинные худые ноги с острыми коленками, плавный изгиб бёдер, тонкую талию, крохотную грудь. Девчонка складывает руки крест-накрест, прикрываясь от моего взгляда, и отвечает:

– Думаю, это очевидно. Я не парень.

– Слава? – с усмешкой бросаю ей.

– Милослава, Слава… Да какая разница?! – голос охриплый, вероятно, накричалась или просто наглоталась холодного воздуха. Вот и не услышал я тоненьких колокольчиков, которые нет-нет, а пробиваются в её взволнованном тоне.

– Никакой, – хмуро киваю ей и подхожу ближе.

На данном этапе мне действительно нет никакой разницы. Да и разве знание, что Слава не парень, не потенциальный дезертир, позволило бы мне просто бросить её на погибель?

Я смущена. Взгляд этого огромного мужчины касается моих ног и скользит выше. До самой груди. Которая непривычно наливается вдруг тяжестью и ноет.

Я думаю, это естественная реакция – прикрыться, спрятаться. Поэтому складываю руки крестом у груди. Но не отвожу взгляда.

Он, что же, решил, что я – парень? Из-за имени или из-за дедушкиной военки? Или я настолько непривлекательна для противоположного пола, что он принял меня за юношу?

Он хмурится. Даже сильнее, чем во время нашего долгого пути сюда. Меж тёмных густых бровей пролегает складка, искривлённая и глубокая, и мне хочется стереть её своими пальцами.

Мужчина надвигается на меня. Он раза в три крупнее и раза в два старше. Он сказал: почти сорок. Он сказал: Егор.

Он подаёт мне руку и смотрит выжидательно. Нерешительно вкладываю свою руку в его раскрытую ладонь, и он помогает мне лечь поперёк кровати.

Если бы не его поддержка, мне пришлось бы упасть навзничь. Не уверена, что эта жгучая боль не вспыхнула бы с новой силой. По моим ощущениям чёртова шавка просто откусила добрую половину моей филейной части. Господи, как стыдно-то!

Даже дедушка меня не рассматривал так близко как Егор уже довольно давно. А мужчина устраивается на полу, в считанных сантиметрах от моих бёдер, и рассматривает.

От него исходит жар, от которого внутри меня бушует незнакомое пламя. Он сосредоточенно пыхтит в районе моих… хм… ягодиц. А когда он нерешительно касается меня и – о Боже! – сдвигает мои трусики немного вбок, из моего дурацкого рта вырывается с шумным свистом какой-то звук, тоже непроизносимый ранее до этого момента. И я вынуждена до боли закусить губу, чтобы ничего такого не повторилось.

Я не понимаю реакций своего тела и импульсов, которые посылает мне мозг. Что со мной происходит? Если это благодарность за спасение, то почему всё во мне наливается тяжестью в ответ на каждое аккуратное прикосновение? Почему, вместо расслабления, я чувствую напряжение?

Казалось бы, меня должен пугать этот мужчина. Но он меня не пугает. Разве действительно злой человек станет тащить на руках несколько часов кряду незнакомца? Разве приведёт его в своей дом? Поможет?

Поэтому я не испытываю страха в классическом его понимании. Нет той невыносимой жути, которая охватила меня при встрече с собакой. Или ранее, когда мародёр распластал на полу. Или когда они убили дедулю.

Я взволнована. Да, думаю, это подходящее название.

Предложение Егора раздеться не испугало меня. Взволновало. Щеки обожгло румянцем. Сердце сделало кульбит. Мне не было тревожно, что этот исполин надругается надо мной. Но осознание интимности сложившейся ситуации взволновало меня.

По понятным причинам у меня не было опыта общения с противоположным полом, кроме дедушки и других стариков, пока те ещё были живы. Но что-то мне подсказывает, что этот мужчина не смотрит сквозь призму тесного родства или доброго соседства. И почему-то мне хочется, чтобы он видел меня привлекательной девушкой, а не покусанным жалкой псиной парнем.

И если с очевидным всё и так ясно, то как понять, что нравишься мужчине, я не знаю.

– Милослава, – моё имя звучит незнакомо на устах Егора. – Сейчас я полью антисептиком. Тебе будет больно.

Он предупредительно заглядывает мне в лицо, прежде чем начать. И я киваю, глядя в его серьёзные тёмные глаза.

Тонкая холодная струйка касается голой кожи и спускается на места разрывов мягких тканей. От того, как жжётся моя плоть, как образуется в местах разрывов мягких тканей адское пекло боли, перед глазами начинают плясать чёрные мушки. Кажется, я всхлипываю и плачу.

А он всё льёт и льёт лекарство, промывая раны. Только теперь мужчина дует на меня. Что? Я максимально поворачиваю голову назад, чтобы увидеть, как этот богатырь складывает губы трубочкой и раз за разом выпускает струйки воздуха, пытаясь облегчить мою боль.

Огромный ком образуется в груди и не даёт дышать. Он поднимается к моему горлу и вырывается каким-то жутким воем.

Наваливается всё сразу: появление незнакомцев, происшествие в доме, усталость от длительного побега, изнемождённость от встречи с собакой. Меня сотрясает в рыданиях. Стыдно. Очень стыдно. Но прямо сейчас, рядом с ним, с Егором, я чувствую себя под защитой, в безопасности, слабой, и даю волю слезам.

– Чёрт, – бормочет мужчина, откладывая бутылочку с антисептиком и садится рядом. – Мила, Мила… Не плачь. Я знаю, что больно, но… Всё пройдёт.

Всё пройдёт. Всегда, независимо от обстоятельств, всё всегда проходит. Но прямо сейчас я нуждаюсь в этой слабости. Так и рыдаю в чужую подушку, пока огромная горячая рука незнакомца гладит меня по голове.

Он гладит, гладит, гладит, путая сознание, и я проваливаюсь в небытие.

***

Мне кажется, в доме начался пожар. Иначе почему тело моё объято пламенем? Болит каждая клеточка. Болит и нуждается в утешении. Но собственных сил не хватает даже оторваться от подушки.

Я прихожу в себя на короткие мгновения и тут же проваливаюсь в запределье, где царят хаос, пустота и мрачные картинки недавнего прошлого.

Иногда по моей коже пробегается что-то холодное, мягкое и мокрое, и мне становится чуть легче. Иногда мне кажется, что кто-то пытается облегчить моё состояние, но тут же задаюсь вопросом, зачем ему это надо? Что потребует взамен?

Но темнота снова подступает, и мне становится не до размышлений.

На границе сознания я различаю голоса, чувствую, что со мной что-то делают, но сил сопротивляться нет. Даже сил открыть глаза нет. Чувствую себя беспомощной, словно младенец. И лишь уповаю на то, что Егор не воспользуется положением и не сотворит со мной всякого.

Позже – я не знаю, сколько проходит времени, – мне становится чуть легче. Ровно настолько, чтобы снова вернуться в сознание, вынырнуть из темноты. Открыть наконец глаза.

Я осматриваюсь. Сейчас я нахожусь в той же комнате, куда меня принёс странный спаситель. Мою кожу покалывает. Мышцы ломит. Бедро – так просто горит.