— Все подслушиваешь да подглядываешь, секретарша! Несостоявшаяся председателева невестка!..

Люся вспыхнула от обиды, побежала в контору.

Павел Николаевич ругнулся про себя: черт знает что такое! Ни в чем не убедишь, ничего не докажешь — ни своему сыну, ни Люсе Веревкиной, ни вот этому Илье Чудинову. Ну и ну!

В машине, за рулем, он хотел успокоиться, не думать о неприятном, но мысли не покидали его, наслаивались одна на другую. День такой тревожный выдался, что ли?..

Несколько минут дорога тянулась вдоль кладбища, где среди кустов серели деревянные кресты. Под старой сосной, у свежей могилы, лежал на разостланном пиджаке мужчина, опечаленный, неподвижный. Павел Николаевич узнал вдовца Толокнова. Недавно этот человек похоронил жену и теперь почти каждый день часами предавался на кладбище горю. Может, он раскаивался, что мало ценил ее при жизни, часто ссорился, обижал, а может, мысленно советовался с ней по житейским вопросам, как быть теперь с девочкой-малолеткой. Говорили, он стал тихим и покорным, никуда, кроме кладбища, не ходил, ни с кем не знался.

Высунувшись из машины, Павел Николаевич хотел окликнуть Толокнова, сказать, что не к мертвым, а к живым надо сейчас идти, но тут же раздумал. Пусть человек погорюет, поразмыслит над своей жизнью.

Мимо гремякинского кладбища председателю приходилось проезжать чуть ли не ежедневно, но он не обращал на него внимания, а сейчас вдруг увидел, до чего же оно убого, неприглядно — смотреть не хочется. А ведь там могилы от каждого двора, от каждой семьи. Почему же гремякинцы с таким неуважением относятся к умершим, к своему прошлому? Непорядок это, непорядок. Надо бы его огородить, озеленить, выпрямить покосившиеся кресты…

Когда машина проскочила деревню и помчалась полями, мысли Павла Николаевича опять вернулись к Люсе Веревкиной. Славная девушка! Как великолепно держалась она в эти дни, потеряв веру в Юрия, как старательно выполняла сегодня свои обязанности!..

— Ишь, мало думаю о культуре в Гремякине, мало забочусь! — сказал он вслух, с запозданием возражая Люсе. — Попробуй-ка охвати ее со всех сторон, культуру-то… Клуб без киномеханика и заведующего, случай с Чудиновым и пастухом, горе вдовца Толокнова… А другие дела? Куда ни кинь палку, во что-нибудь попадешь. Технику к уборке готовь, строительство разворачивай… Сразу-то разве все решишь? Время нужно…

Павел Николаевич понял, что оправдывается перед кем-то, и тотчас же умолк, нахмурился. Дорога стремительно неслась навстречу, шуршала, как дождь. Теперь он заставлял себя смотреть по сторонам, чтобы отвлечься от раздумий, но почему-то Люся Веревкина то и дело всплывала в его сознании. И ему невольно думалось, что отныне, должно быть, он постоянно будет испытывать какую-то неловкость перед этой девушкой, пока в ее жизни не произойдет крутой поворот.

Несколько дней Марина осваивалась в Гремякине, ко всему приглядывалась, побывала у Чугунковой на ферме. В конторе ее познакомили с Евгенией Ивановной, секретарем парторганизации, женщиной спокойной, уравновешенной, очень аккуратной — все в ее одежде так и отдавало свежестью, белизной, опрятностью. Говорила она мягко, нараспев, мешая русские слова с украинскими. Пока Марина рассказывала о себе, о детдоме, о том, как вообще намерена устроить свою молодую жизнь, ей почему-то казалось, что Евгения Ивановна — бывшая учительница, должно быть, откуда-то с Украины, очень сведущая, опытная, за что ее и избрали секретарем. Возможно, их первый разговор затянулся бы, но пришли люди, Марина простилась. Евгения Ивановна сказала ей:

— Что ж, привыкай, серденько! Смелей включайся в наше гремякинское життя. Еще не раз побачимся…

А вот с председателем колхоза встретиться в эти дни Марине не удавалось — очень был он занят, кабинет его пустовал. Сегодня же Павел Николаевич находился в конторе с утра.

Марина пришла в правление в тот час, когда у председателя колхоза были неотложные дела с приезжими товарищами. В кабинете гудели голоса, и она по совету Люси Веревкиной подождала, пока мужчины не распрощались с Павлом Николаевичем. И как только это произошло, она вскочила со стула, в нерешительности заволновалась.

— Заходи, не бойся, а то опять кто-нибудь помешает! — на правах старшей, более опытной подбодрила ее Люся.

Едва приоткрылась дверь кабинета и она произнесла нерешительное «Можно?» — Павел Николаевич тотчас же громко отозвался:

— Входите! Кто там?

Марина сделала несколько шагов по ковровой дорожке вишневого цвета и остановилась со смущенной улыбкой на лице» На нее выжидающе, пытливо смотрели блекло-голубые глаза; председатель сидел, облокотясь на стол, крупный, большерукий, слегка взъерошенный. На столе лежал развернутый лист ватманской бумаги, испещренный прямыми линиями, заштрихованными квадратиками и овалами. В пепельнице белела горка окурков — должно быть, только что ушедшие мужчины провели в председательском кабинете не один час.

«Генеральный план застройки Гремякина», — прочитала на ватмане Марина, но нисколько не задумалась над этими словами.

— Добрый день! — сказала она негромко.

— Здравствуйте, — кивнул ей Павел Николаевич.

Марина ближе подошла к столу.

— Киномеханик я, Звонцова… Приехала, а к вам никак не могла попасть, все вы заняты.

Привстав над столом, Павел Николаевич пожал ей руку и опять бросил на нее внимательный взгляд, но теперь глаза его вроде бы повеселели, потеплели. В позе девушки, в фигуре, во всем ее облике было нечто такое, что вызвало в нем желание сказать вслух: «Симпатичная, а вот какой окажешься в работе, в жизни?»

— Я уже осмотрела кинобудку и аппаратуру, — заговорила Марина, стараясь держаться с достоинством человека, хорошо знающего свое дело. — В любое время можно демонстрировать картины. Вот только не знаю, как со сборами будет… Да еще экран новый надо бы, старый в пятнах, пообтрепался.

— Та-ак… — протянул председатель, обдумывая, что же, собственно, сказать этой молоденькой, выходящей на самостоятельную дорогу девушке.

Она улыбнулась, опять задержалась глазами на ватмане. А он откинулся на спинку стула, повторил уже тверже, должно быть, окончательно отрешаясь от того, чем была занята его голова до прихода девушки:

— Та-ак!.. Значит, приступаем к работе? Это хорошо. Клуб в Гремякине еще до меня строили. Тесноват, старомоден, да что поделаешь! Пока сойдет и такой. А вообще в колхозах строят замечательные Дома культуры. Современные. Видел я один проект у областных архитекторов — душа взыграла. Годика через три построим такой и у нас…

Марина вдруг почувствовала, что больше не стесняется, не робеет перед крутоплечим голубоглазым человеком за столом, хоть он и был более чем вдвое старше и конечно же обладал большущим опытом. С легким безобидным вызовом она сказала:

— Может, все-таки предложите мне сесть?

— Ого! — встрепенулся Павел Николаевич, и на его лице появилось выражение любопытства.

Он указал на стул и, когда девушка присела, с подчеркнутым вниманием принялся слушать ее. Марине не терпелось сразу же выложить все свои планы, договориться о покупке материи для нового экрана, чтобы, не мешкая, завтра же приняться за дело, съездить в район за кинофильмом. Нечего откладывать в долгий ящик то, что можно сделать немедленно. Все эти дни в Гремякине она думала о том, как лучше начать работать, как держаться с людьми, с колхозным руководством. И вот эти решающие минуты наступили. Ох как важно сейчас, во время разговора с председателем, не уронить себя в его глазах, проявить деловитость, чтобы сразу стало ясно, что она приехала не баклуши бить, а работать, быть полезной людям!..

— Билеты продавать, пропускать в зал — это, конечно, я сама буду делать, — уверенно сказала она. — А вообще билетерша нужна. Жалко, клубная работа в Гремякине запущена. Можно бы из актива совет создать, помощь была бы. В других клубах это практикуется. Все ведь от людей зависит. Я как-то прочитала такую фразу: нет скучных уголков в нашей стране, есть скучные, равнодушные люди. Это относится и к культуре в деревне.