— А, какова сегодняшняя молодежь, какова подрастающая смена! — оживляясь, воскликнул он растроганным голосом. — Что ж, действуйте, действуйте. Молодцы! План у вас отличный. Еще раз скажу: прямо-таки молодцы! Вот оно, наше будущее, сердце радуется…

Павел Николаевич почему-то отмалчивался, вид у него был неловкий, смущенный. Марина решила, что это он из уважения к приезжему держится на втором плане. Как-никак товарищ из района, занимает большой пост, раз у него такой внушительный портфель. И, поглядывая на представительного незнакомца, как бы вызывая его на откровенность, она произнесла фразу, которая казалась ей очень важной в этом случайном разговоре:

— В Гремякине можно много интересного делать! Надо только людей расшевелить, привлечь их к различным мероприятиям да непременно вкус к культработе привить.

Парни уже давно приладили лестницу к стенке соседнего дома и, поджидая Марину, делали ей знаки кончать разговор. Она махнула рукой: мол, потерпите немного, не перебивайте, и обратилась к Павлу Николаевичу:

— В Суслони знаете еще что делают интересного?

Председатель покосился на гостя, как бы опасаясь его, нехотя проронил:

— Ну-ну, чем там отличились суслонцы?

— У них Дом культуры новые обычаи и праздники внедряет в жизнь! — скороговоркой сказала Марина. — Я тоже хочу попробовать… Вон у нас жена тракториста Додова готовится стать матерью. Надо нам устроить торжественную регистрацию новорожденного в клубе. Человек же родится! И нужно его встретить так, чтоб все гремякинцы узнали и обрадовались. Я клуб подготовлю, а вы уж, Павел Николаевич, не поскупитесь — отпустите денег для подарка. У суслонцев, говорят, это здорово получается!..

Глаза у Марины поблескивали, она с нетерпением ждала, что скажет в ответ на ее предложение Павел Николаевич.

В эти дни она взяла за правило — почаще, где только возможно, напоминать ему о себе, о клубной работе. А сейчас тем более выдался подходящий момент, потому что с председателем был приезжий ответственный товарищ, пусть и он узнает, как обстоит с культработой в Гремякине.

Сначала Павел Николаевич лишь снисходительно усмехался, а потом на его лице появилось выражение озабоченности, даже испуга. Чертова девка — чего придумала! И трещит, трещит, как сорока, будто другого места для разговора нельзя найти, а надо обязательно тут, на улице, да еще в присутствии Ведерникова!..

— Ладно, об этом можно потом подумать, — сказал он отходя.

— Так я ж хочу вопрос решить в принципе! — зачастила Марина, не отставая от него.

— Ну, если в принципе, то возражений нет…

Павел Николаевич сделал еще несколько шагов.

Между тем парни снова напомнили о себе — свистнули Марине и замахали кепками. Она сорвалась с места и побежала, распугивая копошившихся в пыли под забором кур.

Как было не раз при встрече с Мариной Звонцовой, Павел Николаевич испытывал непонятное чувство неловкости, будто он все забывал сделать что-то очень важное, обещанное. Девушка как-то сразу вошла в гремякинскую жизнь — это ему нравилось, но он чувствовал, что она принесла с собой новые заботы и хлопоты, от которых не отмахнешься. И сейчас, поругав ее про себя за нетерпеливость и горячность, он подумал, как бы Ведерников по-своему не истолковал их разговор…

Теперь они опять шли по улице — неторопливо, рядком, будто прогуливаясь.

— Да-а, брат… Молодость всегда есть молодость! — прочувствованно сказал Ведерников, словно подытожил свои мысли после встречи с Мариной Звонцовой.

Он был задумчив, даже грустен; стало заметно, что подбородок у него тяжело отвисает, что ему не так-то просто держаться бодрым и бравым, каким он хотел казаться на людях. И все же, шагая в ногу с этим человеком, украдкой поглядывая на него, Павел Николаевич ничего другого не испытывал к нему, кроме неприязни.

Ему стоило сейчас немалых усилий сдерживаться, не показывать этого чувства.

— Наш киномеханик, — сказал он с запозданием о Марине, лишь бы не молчать. — Старательная. Завклубом назначили, пробует силы…

Ведерников наклонил голову, как бы принимая услышанное к сведению, и тотчас же опять предался воспоминаниям:

— Ах, молодость, молодость!.. Все отдал бы, чтобы ее вернуть. Я, бывало, работал по двенадцать часов в сутки и не уставал. Да еще и гулял после этого до полуночи… А теперь… Вернешься домой, книгу в руки возьмешь или телевизор включишь, и сморит тебя, заснешь… Ах молодость, молодость!

Ведерников внезапно умолк, будто решил, что слишком разоткровенничался. К чему эти воспоминания, да еще где — в Гремякине, куда он приехал не для того, чтобы лирическим настроениям предаваться, а дела делать!

Портфель мерно раскачивался в его руке: вперед-назад, вперед-назад, и казалось, он плыл по воздуху сам, независимо от человека.

Павел Николаевич прибавил шагу, но Ведерников не поддержал его намерений. Теперь они шли, чуть отдалившись, как бы отталкиваясь друг от друга.

Берег реки был невысокий и зеленый. На песчаной косе перекидывались мячом загорелые, как чертенята, мальчишки да сидела под цветастым зонтом какая-то приезжая женщина с копошившейся у ее ног девчушкой.

Тут, под густыми старыми ивами, полоскавшими ветви в воде, были врыты в землю скамейки, и на одну из них мужчины присели.

— Ну, председатель, поговорим о деле? — спросил официальным тоном Ведерников.

— Что ж, начинай, — вяло отозвался Павел Николаевич.

— Знаешь, зачем я приехал в Гремякино?

— Догадываюсь.

— Еще бы! От людских глаз, председатель, ничего не скроется. Это как рентген, все просвечивает, все видно. Сколько веревочке ни виться, а конец все равно будет.

Павел Николаевич неопределенно пожал плечами. Ведерников не заметил этого — слишком был занят своими мыслями.

— Слыхал, два комбайна у тебя безнадежно застряли на ремонте. Что ж так? Неважнецки готовишься к жатве, председатель. Смотри, опять попадешь в печать. Читал, как упрекнули гремякинцев в журнале за слабую антирелигиозную работу. Где тонко — там и рвется…

И опять Павел Николаевич промолчал, лишь подумал, что Ведерников все уже проведал, все узнал.

— Кстати, почему сами ремонтируете комбайны, а не в Сельхозтехнике? — с укором спросил тот.

На этот вопрос, пожалуй, можно было ответить по-деловому, так как касался он колхозного хозяйства. И Павел Николаевич сдержанно произнес:

— У нас неплохая мастерская, кадры тоже. Почти все ремонтные работы можем производить. Вот только нехватка в запчастях. Попробуй где-нибудь найди рессоры, аккумулятор, муфту сцепления, коробку передач, барабанные ремни… Так их и в Сельхозтехнике нет. К тому же на ремзавод надо везти комбайны за двести километров. Невыгодно, накладные расходы большие. Да и комплексно-техническое обслуживание Сельхозтехники ни к черту не годится, качество ремонта неважное, гарантий не дают. А у себя, в колхозе, мы все можем проверить, с каждого спросить. Понятно теперь, почему мы возимся с теми двумя комбайнами?

— Понять нетрудно. Однако же другие председатели…

— Я своей головой стараюсь жить…

Как-то сразу Павел Николаевич почувствовал, что зря пытался объяснить Ведерникову одну из своих забот. Тот все так же отчужденно смотрел на него.

Захваченные игрой в мяч, мальчишки перебрались на другое место, за дальние кусты, не стало слышно даже их голосов. Женщина с девчушкой тоже ушла. Песчаный берег опустел.

Должно быть, Ведерников решил, что наконец-то наступила полная безопасность для разговора; он переложил портфель с коленок на скамейку и спросил с осуждением в голосе:

— Как же это так, товарищ Говорун? Ты вроде помещиком стал в Гремякине. Слишком широко размахнулся, жирно зажил. Нехорошо, не по-партийному это. Я постарше тебя, видывал всякое и говорю тебе прямо, без обиняков.

Внезапность вопроса и тон, каким были сказаны эти слова, оскорбили Павла Николаевича, он побледнел, резко выпрямился:

— Кто дал право так со мной разговаривать?

— Факты, факты, председатель!