А вчера Жуков наконец-то появился в доме тетки Лопатихи поздно вечером, попил на веранде воды из ведра и юркнул к себе в комнату. Марине не терпелось поговорить с ним о клубной работе, но зайти к незнакомому парню в столь поздний час она постеснялась. Утром же он опять исчез со двора, под окнами промелькнула его плоская фигура в белой рубашке. Тетка Лопатиха пошла закрыть за ним калитку, пробурчала в сердцах:

— Ишь, не понравилось ему у нас… Культурный работничек!

Не теряя надежды застать Жукова в клубе, Марина принарядилась, в цветастом платье и янтарных бусах вышла за калитку.

Клуб и сегодня оказался закрытым.

Марина села на ступеньки, не зная, что делать дальше.

Гремякино будто пряталось в зелени деревьев от яркого солнца, лишь клуб, как бы оторвавшись от других домов, взобрался на бугор да и остановился там, выставив напоказ свои стены, окна, крышу. Здание было из серых бревен, приземистое, непривлекательное. Обширный двор зарос травой, над которой несмело торчали редко посаженные топольки, повсюду валялись консервные банки, битые бутылки, смятые коробки от папирос. На фанерных щитах цифры и диаграммы рассказывали об урожаях и надоях молока в колхозе, а на доске объявлений старая, чуть ли не месячной давности афиша сообщала, что в клубе состоится лекция о событиях во Вьетнаме.

«Наверно, с тех пор ничего интересного и не проводилось!» — подумала Марина.

Вдоль улицы высились телеграфные столбы, на проводах самозабвенно щебетали ласточки, их было много, точно нанизанных на нитку бусинок. Марина слушала веселое, дружное щебетание, а мысли ее были о том, что хорошо бы разбить вокруг клуба цветники, да посадить бы яблоньки во дворе, да построить бы красивую беседку с вьюнками, чтобы можно было посидеть в тени. Она знала за собой такой грех — вдруг засмотрится на что-нибудь да и размечтается… Постепенно фантазия унесла ее от гремякинского клуба бог знает куда. Уж не эти ли говорливо-звонкие ласточки виноваты? Марина опять посмотрела на живую, радостно щебечущую цепочку между столбами и, не удержавшись, подмигнула им:

— Щебечете? Давайте, давайте веселей!

Потом она еще раз обошла вокруг клуба, долго стояла в бурьяне, глядя на крыши домов, в синеву неба. И вдруг с досадой подумала: «Запустение какое!.. И о чем только здешняя молодежь беспокоится!» Она никого еще как следует не знала в Гремякине, но готова была задать этот вопрос первому встречному, будь то парень или девушка.

Не дождавшись Жукова возле клуба, Марина отправилась в контору, но там его тоже никто не видел. День начинался с неудач, и настроение у девушки портилось. Она заглянула в магазин, в школу, в механическую мастерскую — бывшего завклубом нигде не было. Должно быть, и сегодня он уехал на автобусе.

«Уйду на Лузьву и просижу там на песочке целый день!» — внезапно решила Марина, чувствуя, как ее начинает охватывать глухая тоска.

Через полчаса она уже была на берегу реки.

Вдруг пошел дождь, серебристый и звонкий; Лузьва сразу зарябила, будто в нее вколачивали тысячи гвоздей, вколачивали быстро, торопливо, наперегонки. Мальчишки, загоравшие на песке, похватав рубашки и штаны, пустились через луговину к ближайшему сараю; мелькали их мокрые загорелые ноги, вразнобой раздавались голоса:

— Дождик, дождик, перестань! Я поеду во Рязань!..

Марина и не думала выбираться из воды; она любила купаться в дождь, и эта любовь сохранялась в ней, может, с той поры, когда была вот в таком же возрасте, как и убегавшая к сараю ребятня. Во время дождя в воде всегда казалось теплее, чем на берегу, да еще почему-то хорошо думалось и мечталось.

Шум в склоненных над Лузьвою ивах сделался теперь сплошным; гвозди вокруг Марины втыкались в воду так часто, что рябило в глазах. Она доплыла до середины реки и дальше не поплыла, все смотрела и смотрела на бегущих мальчишек, стараясь угадать, кто же скорей укроется под крышей сарая. Первым добежал нескладный тонконогий паренек, который пробовал ходить на руках по песку, но у него никак не получалось.

«Молодец, всех обогнал!» — похвалила тонконогого Марина, может быть, потому что девчонкой бегала быстрее многих мальчишек.

Пока она купалась, шум дождя то слабел, то опять крепчал. Ребятишек возле сарая уже не было видно — разбежались кто куда. С дороги свернул грузовик с кирпичом и остановился под ивой. Шофер распахнул дверцу кабины, не вылезая, стал наблюдать за купальщицей. Даже издали хорошо была видна его белозубая улыбка на загорелом продолговатом лице. Он смотрел пристально, будто хотел, чтобы девушка непременно заметила его улыбку.

«Вот тип!.. Чего ему надо?» — подумала Марина и поплыла к другому берегу.

А шофер то ли позавидовал купальщице, то ли был самонадеянным смельчаком, быстро разделся, выскочил под дождь, попрыгал на одной ноге и с разбегу бросился в воду. Марина успела заметить, что он высок, голова маленькая, подстриженная ежиком. Через две-три минуты он поравнялся с ней, зафыркал, как морж. Дождь перестал мгновенно, лишь с ив все еще капало в реку, булькало, звенело.

— Здравствуйте! — весело сказал он. — А я еду, вижу — кто-то в дождь купается. Дай, думаю, тоже окунусь.

— Что вам надо? — спросила Марина, решив поскорее выбраться на берег.

Он поплыл рядом, то и дело заглядывал ей в глаза.

— Познакомиться с вами хочу. В вагоне знакомился, на рынке тоже, даже на похоронах, не говоря уже о кино и танцах, А вот в воде — ни разу. Вы — киномеханик, заведующая клубом? Слыхал. Слыхал, вместо Жукова?..

Трудно было понять, говорил ли он всерьез или шутил. Лицо и шея у него были бурые от загара, а плечи белые, но он не стеснялся этого, как не стеснялся своей нескладности, худобы. За день им было сделано несколько ездок по нелегким районным проселкам, он устал от напряжения и духоты в кабине, теперь же он забыл об этом, весь отдался новым ощущениям. Марина присматривалась к нему, молчала.

— Хотите, нарву вам кувшинок? — предложил он, явно стремясь добиться доверия девушки.

И, не дожидаясь ее согласия, он зашагал по воде, как журавль, в то место, где ярко желтели цветы.

Под ивой, за грузовиком, Марина оделась, расчесала волосы. После дождя на берегу все помолодело, поблескивало, все впитывало свет и тепло.

— Вот вам от шофера Ильи Чудинова! — подойдя, сказал парень и положил кувшинки у ее ног.

Марина поблагодарила, но тут же, спохватившись, сказала, чтобы он не подумал бог знает чего:

— Вам что же, некому в Гремякине цветы дарить?

Илья слегка насупился. Он натягивал на себя темно-синий комбинезон, который был ему коротковат.

— Ага, некому, — сказал он мрачновато. — Пока служил в армии, всех хороших девчат порасхватали. А кому попало дарить не хочется… Служил я в Туркмении. Пески, жара, безводье да верблюды. Вернулся в Гремякино и сразу в лес за грибами пошел. Истосковался по нашенской природе. Теперь вот шоферую, кирпич для стройки вожу…

Что-то он недоговаривал, скрывал, но, возможно, и нельзя было сразу все рассказать незнакомому человеку. Марина понимала: пред ней вдруг приоткрылся уголок чужой жизни, пока еще мало понятной ей. Ведь это был тот самый шофер, о недостойном поступке которого она уже слышала от гремякинцев. Так вот он какой!..

— Знаете что? — внезапно прервал паузу Илья. — Давайте-ка после купания, того… выпьем малость. У меня есть про запасец.

Он порылся в кабине, достал четвертинку, кусок колбасы, хлеб, огурцы, все это протянул Марине, подбадривая ее нагловатой улыбкой. Она решительно запротестовала:

— Нет, что вы? За кого меня принимаете?

— Жаль. Думал, вы смелая. А вы, видать, как все…

Илья больше не упрашивал ее, выпил сам, бутылочку зашвырнул в кусты и смачно захрустел огурцом. Марина не смогла скрыть разочарования: было что-то навязчивое, деланное в поступках парня, в его манере держаться, разговаривать…

— Осуждаете? — колко усмехнулся он. — Не бойтесь, аварии не будет. Последнюю ездку сегодня сделал… А может, в контору сообщите, как Илья Чудинов четвертинку опорожнил на берегу Лузьвы? Так это ж я после купания! И потом — чтоб скучно не было, для разнообразия в нашей гремякинской жизни…