— Успокойся, Михаил, — старший брат как-то особенно болезненно посмотрел на младшего. — Давай просто выпьем за Харьков.

Генерал Май, человек плотный и коренастый, даже очень плотный и очень коренастый, был большим любимцем армии. Он надел малиновые погоны рядового уже на Дону, а потом даже руководил дроздовцами какое-то время. В мае Деникин назначил его командующим всей Добровольческой армией (которая уже, конечно, являлась не единственной и не самой многочисленной армией Юга России — зато самой боеспособной), и Май освободил от большевиков большие пространства Донбасса и Харьковщины. Все любили его за мягкий характер и, одновременно, за блестящий стратегический интеллект. Все верили, что именно генерал Май возьмет Москву.

Разговор перешел от министров к наступлению. Господа сидели впятером, тесным кругом, забыв совсем, зачем собрались, — обсуждали войну. Девушки сидели поодаль и, казалось, тоже забыли о будущей свадьбе.

— Самое главное, что сейчас необходимо сделать, это не вмешиваться в украинский вопрос, — твердо сказал Матвей. — Взятие Киева будет для нас катастрофой. Мы оттянем войска на запад в сложный регион и немилосердно растянем фронт. Этого допустить нельзя.

— Но как же, милостивый государь, — старичок-полковник возражал Матвею, — мне кажется, должно освобождать все города, которые жаждут освобождения, ведь, помилуйте, как же нам не освободить людей, если мы армия освобождения?

— Верно сказано, господин полковник, — продолжал Матвей, — но мы — армия. Вдумайтесь только! Мы — не государство, пускай у нас есть своя валюта, правительство, территориальное деление, черт его побрал бы, пускай. Но мы — не государство, мы — армия, которая играет роль государства. Помните, что говорил корсиканец о Пруссии? У многих государств есть армия, только у прусской армии есть государство.

— Извините, но это сказал Вольтер, — робко заметил Бык.

— Вольтер? Кто?.. Не важно: суть в том, что у нас третья ситуация: у нас есть армия, но нет государства. Мы живем во ВСЮР — на территории Вооруженных Сил.

— Наполеон сказал, что Пруссия вылупилась из пушечного ядра, — вновь заметил сердобольный Бык.

— Да не о немцах речь! О другом. У армии благородные цели, но армия не может решить политического или национального вопроса без государства — вот поэтому нам нельзя лезть в Киев. Туда полезут государственные послы и государственная же армия после освобождения и возрождения России. Пан гетман пред своим концом хотел положить Украину к престолу русского Государя, так на Украине он не один такой.

— Ты сам лезешь в украинский вопрос, брат, — усмехнулся Михаил.

— Не существует украинского вопроса! Существует ясная, как день, необходимость не лезть в Киев до взятия Москвы. Нужно идти по прямой линии через Курск и Орел — возьмем Орел, и уже ничего не случится, большевики разбегутся.

— Но вы погодите, господин полковник, — вмешался тут Лотарев. — Вы, верно, думаете, что главнокомандующий с его учредительным собранием изберет свежие национальные силы? Туда набегут вчерашние террористы Савинковы, предатели Керенские и умеренные социалисты типа Мартова. Кто еще? Вологодский, Чернов, Авксеньтьев, Минор… — Лотарев силился вспомнить фамилии, — кто, Азев? Весь этот смрад, из-за которых и случились революции! В правом углу будут сидеть два-три человека — и каких? Крикливый Пуришкевич и февралист Шульгин. Вы верно думаете, что Алексеев или Корнилов искупили свои грехи и измену созданием Добровольческой армии!? Я склонен думать, что они этим не искупили и четверти наделанного с февраля.

— Как вы завелись, господин поручик! (Матвей впервые усмехнулся, поскольку заметил, как Варвара завороженно посматривала на вспыльчивый монолог Лотарева). Вы будто бы думаете, что мы с вами не согласны, — но я согласен точно; разве что о степени искупления генералами своих грехов можно поспорить, но это пустое. Я лишь хотел сказать, что мы всего лишь армия, а нам нужно государство; мы не политики, мы солдаты.

— Помнится мне, что государства всегда возникают по воле солдат, то есть, я хочу сказать, что государства возникают из войн и завоеваний, — отвечал Лотарев.

— Это хорошая версия, хотя, наверно, не все государства так образуются.

— Господа, но как же, мы входим в состав Российского Государства, а ВСЮР входит в состав новой Русской армии. Неужели не так? — удивился Бык.

— Так; но так только на бумаге. Мы не соединены ни с одним другим фронтом, — рассуждал Матвей, — ни с Юденичем, ни с Миллером, ни с Колчаком нет единого фронта, нет регулярного сообщения, нет хоть маленького общего ручейка по суше.

— В сибирском правительстве — одни эсеры и кадеты! — заявил Лотарев. — Мне смешно слышать от красных о якобы бурной реакционности Колчака. Александр Васильевич — адмирал, фигура, я слышал, романтическая и благородная, но он не военный стратег и не политический лидер.

— Что ж, вам не нравится Верховный? — спросил Матвей.

— Нельзя, чтобы он нравился, или не нравился; я могу его признавать, или не признавать — и я признаю, потому как почитаю единение за благо. Но при этом же я считаю, что Колчак совершенно не на месте, а повсеместное удержание власти в руках конституционалистов и левых — путь к нашему поражению.

— Но что же плохого в конституции? — спросил Бык. — Вы, наверное, понимаете ее как брошюрку социалистов, от которой душится вся державная власть. Я смею с вами не согласиться, господин поручик, конституция, если кратко, это всего лишь единый свод законов государства. Вот и все.

— Я сейчас расскажу вам, что такое единый свод законов государства, — продолжал Лотарев (надо отдать ему должное — во время своих громких заявлений он не повышал голоса выше позволенного и не делал злобных выражений; он только выплескивал накопившиеся мысли, которые, видно застоялись). — Конституция это не простой свод законов, это такой свод, который закрепляет свободу слова, собраний и религий. Конституция это такой свод, который закрепляет обязательную власть парламента: Государь обязан делить свою державную, как вы успели выразиться, власть с… с адвокатами и писателями!

Тут Лотарев резко дернул головой и отвернулся, а Михаил смутился и сделал несколько грустное выражение — его задело упоминание адвокатов.

— Дайте догадаться, господин Лотарев, вы одобряете черту оседлости? — Матвей усмехнулся второй раз за вечер. Никто не сказал бы точно, согласен старший Геневский с Лотаревым или нет.

— Разумеется. Вы читали, господин полковник, Статистические ежегодники? Ясно видно: еврейские погромы в сотни раз возросли во время революционных восстаний. Не старые реакционеры бьют евреев, а новые демократы; старые евреев прятали от демократов ради своей и их собственной — еврейской — безопасности.

— Интересно вещаете. Варваре вещали? — спросил Матвей.

Лотарев выпрямился, захотел было застегнуть пуговицу френча, но все были застегнуты.

— Никак нет, господин полковник, — ответил он, — такие разговоры не для женщин.

— Так вы, должно быть, — продолжал Матвей, — не любите и Деникина? Зачем же воюете под его командованием? Есть ведь и другие генералы.

Михаил поостыл и стал лишь привычно, с любопытством, наблюдать за разговором. Старичок-полковник тоже затих, но наблюдал несколько боязливо. Бык смотрел на Матвея и Лотарева, словно они был далеко — упер подбородок в руку, нахмурился и глядел в упор с жадным интересом, хотя расстояния до них не было и аршина.

— Не люблю. Но я был здесь, в Одессе, когда воссоздавали Преображенский полк. Я не мог не прийти, я — военный, не мне обсуждать и осуждать приказы. А люблю я, знаете кого: Май-Маевского, сибирского Дитерихса, любил Келлера за его жаркую преданность… Да будто сами не знаете. Люблю дроздовцев.

— Господа, — тихо сказал Михаил и снова встал, — давайте не станем ругаться: все мы бьемся за то, за что жаром дышат генералы Дитерихс и Май, за что сражались и умерли генералы Келлер и Дроздовский. Давайте выпьем за упокой души… Нет, нет….