Имперссионисты вызывали болезненное ощущение мутного утра, несчастья. Этот бежевый рассвет что-то напоминал. Черные фигуры гребцов, рыжее небо – от всего этого Марфе становилось неловко…

Листала ещё. Остановилась на Шишкине и Васнецове. Простота природы и мягкая, прозрачная радость пахли благой вестью. Рана, нанесённая импрессионистами, затягивалась среди здоровой зелени и пения птах.

Ей захотелось поразить его. Она села вышивать панно: ровная вечерняя водная гладь, лодка на серых волнах, девушка, наклонившая голову в задумчивости. Мужчина с черной полоской вместо усов, отпустив весла, глядит на неё.

Она улыбалась, вышивая; рачительная, как никогда, и думала, вот он улыбнется, когда увидит эту картину, которую она пишет для него. И когда разминала пальцы после долгой работы, крутила ими, как веером – так мальчуган что-то объясняет в песочнице товарищу.

Везде он был рядом. Таился за окном спальни или кухни и любовался тем, как она чистит кастрюлю или режет овощи. Наблюдает, как она улыбается за пяльцами. Так явственно это представлялось, что хотелось спрятать работу, чтобы он не видел её подарка раньше времени.

Вспоминая его глаза, она думала:

«Любит… он все-таки любит…», и всё становилось прекрасным.

Смеялась вслух. Так громко, что мать, чуть отворив дверь в её комнату, спрашивала, всё ли хорошо. А потом, затворив, с напряженным лицом прислушивалась к звукам: Камилле казалось, она слышит голос врача.

Она не ошибалась: благодаря чудесной идее, Марфа могла слышать его голос в любой момент – во время его визитов под столом теперь лежал включенный диктофон.

Проходя мимо его дома, она смотрела в желтые окна.

«Цвет легкого безумия…»

Садилась на скамейку напротив и загадывала, что если увидит его, значит, он любит. Но это были окна кухни, и обычно она с раздражением наблюдала мельтешащую фигурку его жены.

Однажды в окне она увидела Максима. Открыв форточку, он курил, глядя в пустую темень двора. Внизу застыла Марфа, разглядев знак в простом совпадении.

«Он думает обо мне. Он печален от того, что не может быть со мной».

Хотела крикнуть: «Максим! Я здесь!». Но пока колебалась, жена окликнула его из глубины квартиры. Он выбросил сигарету в форточку и исчез.

Марфа сидела напряженная и глядела на желтое окно.

«Гадина. Из-за неё он не может быть со мной».

Впервые в ней шевельнулась ненависть.

Ночами фантазии наслаивались друг на друга. Чудилось лето, пляж, она, похудевшая и с отросшими волосами, гуляет с весёлой компанией.

А неподалеку расположились доктор с женой. Она очень подурнела, вместо обесцвеченных прядей на её голове красуется белая пакля. Доктор любуется Марфой, а жена злится. Он смотрит на девушку, понимая, что давно влюблен в неё. Но за Марфой ухаживает юный красавец, к которому доктор смертельно ревнует…

Навязчивые полусны, круговерть образов и новых сюжетов, в которых главными героями были она и Максим, подобно кошмарам, забирали силы днём и по ночам. Из их откормленных телес впору было вылепить роман. Марфа написала несколько стихотворений…

Был сыростью пропахший мглистый вечер.

Я вышла от тебя полуживая.

Не глядя ни на первых, ни на встречных,

ужаленная в сердце, умирала.

Струился вечер горький и обманный.

глумливым шорохам я запретила говорить.

И страшно стало так беспрекословно,

забыто и убийственно любить.

Потухший лист смеялся, не скрывая,

и невзначай в плывущих мимо зеркалах

я только краем глаза увидала

лицо с застывшею гримасой на губах[10].

Всё чаще звуки смеха и рыданий из ночных становились дневными, и она уже путала события. И чем чётче она слышала посторонние внешние звуки, тем бесшумнее становилась сама. И основательнее уходила в свой мир.

Грань между событиями дня и ночными фантазиями стиралась. Они смешивались в голове, подобно молоку, яйцам, сахару и муке, которые знающая своё дело стряпуха умело взбивает и замешивает в крутое тесто, раскатывая потом это крепкой скалкой в тугую колбасу цвета человеческого тела.

В четверг с самого утра зарядил ливень со всеми признаками долгого ненастья: пузырящимися лужами и пустынными улицами. В тот день Мирон, мать которого была весьма предусмотрительной женщиной, всегда знающей погоду грядущего дня, был снаряжён зонтом. Камилла ушла на работу раньше, чем начался ливень, и Мария осталась без зонта, зато с провожатым. Он проводил её домой из школы.

Подростки долго чаевничали на кухне. Мирон бренчал на гитаре, Мария, усевшись на полу, смотрела на него и плела свою косу.

Хитрый Мирон, завел снова свою песню, которая когда-то и разбила сердце маленькой Марии. Он сложил её из стихов другого поэта, и была она про двух сестер. Он запел:

Дети Марии легко живут, к части они рождены благой.[11]

А Детям Марфы достался труд и сердце, которому чужд покой.

И за то, что упреки Марфы грешны были пред Богом, пришедшим к ней.

Детям Марии служить должны Дети ее до скончанья дней.

Это на них во веки веков прокладка дорог в жару и в мороз.

Это на них ход рычагов; это на них вращенье колес.

Это на них всегда и везде погрузка, отправка вещей и душ,

Доставка по суше и по воде Детей Марии в любую глушь.

«Сдвинься», – горе они говорят. «Исчезни», – они говорят реке.

И через скалы пути торят, и скалы покорствуют их руке.

И холмы исчезают с лица земли, осушаются реки за пядью пядь.

Чтоб Дети Марии потом могли в дороге спокойно и сладко спать.

Смерть сквозь перчатки им леденит пальцы, сплетающие провода.

Алчно за ними она следит, подстерегает везде и всегда.

А они на заре покидают жилье, и входят в страшное стойло к ней.

И дотемна укрощают ее, как, взяв на аркан, укрощают коней.

Отдыха знать им вовек нельзя, Веры для них недоступен Храм.

В недра земли их ведет стезя, свои алтари они строят там,

Чтобы сочилась из скважин вода, чтобы, в землю назад уйдя,

Снова поила она города, вместе с каждой каплей дождя.

Они не твердят, что Господь сулит разбудить их пред тем, как гайки слетят,

Они не бубнят, что Господь простит, брось они службу, когда хотят.

И на давно обжитых путях и там, где еще не ступал человек,

В труде и бденье – и только так Дети Марфы проводят век.

Двигая камни, врубаясь в лес, чтоб сделать путь прямей и ровней,

Ты видишь кровь – это значит: здесь прошел один из ее Детей.

Он не принял мук ради Веры святой, не строил лестницу в небеса,

Он просто исполнил свей долг простой, в общее дело свой вклад внеся.

А Детям Марии чего желать? Они знают – ангелы их хранят.

Они знают – им дана Благодать, на них Милосердья направлен взгляд.

Они слышат Слово, сидят у ног и, зная, что Бог их благословил,

Свое бремя взвалили на Бога, а Бог – на Детей Марфы его взвалил.

Марфа на минуту, тихо, как всегда в последнее время, вышла в кухню полить цветы. Мирон, закончив песню, опустил гитару.